Анатолий Королев: Мотогонки по вертикальной стене

Рисунки А. Банных

— Спешите, спешите, до начала представления осталось две минуты! Знаменитый мотогонщик Евгений Шман показывает свой смертельно опасный номер — мотогонки по вертикальной стене!

Голос из динамика на верхушке брезентового шапито завораживал.

— К нам! Сегодня последнее выступление сезона. Завтра наша труппа уедет.

Последние зрители торопливо поднимались от будочки, оклеенной афишами, вверх по лестнице мимо расплывшейся контролерши с обезьянкой на плече, вверх по скользким железным ступенькам, туда, под ребристый купол, откуда на площадь осыпается шум голосов, гул смеха и густой треск мотора.

В небе чиркнули струи сентябрьского дождя, площадь наполнилась шипением лопающихся пузырей. Билетерша спрятала обезьянку за пазуху, защелкнула железную дверцу и укрылась от дождя в тесной будочке кассы.

— Выступает Евгений Шман!

Юркий человечек в черном старался перекричать гул публики, шум дождя, рев заведенного мотоцикла.

— Во время аттракциона, — продолжал распорядитель, — просьба ко всем зрителям соблюдать тишину. Дети! Не бросайте на арену посторонних предметов. Не роняйте вниз конфетные обертки и вафельные стаканчики с мороженым!

Его никто не слушал.

Дети, а их было большинство, кричали, шмыгали носами, лизали мороженое, дразнились, стучали ладошками по деревянному барьеру, но когда внизу появился Евгений Шман, маленький цирк замер, словно захлопнулось большое окно на улицу.

Только ливень шумно бурлил вдоль брезентовых ребер.

Только мотоцикл теперь уже потрескивал, как кузнечик.

Шман поднял руки в сияющих кожаных перчатках с исполинскими крагами и посмотрел вверх. Там сверкали десятки глаз, блестели улыбки, текли сладкие ливни мороженого.

Шман подмигнул. Дети жарко вздохнули, и он почувствовал, что сегодня все будет хорошо и ничего не случится.

— Будем ставить желоб? — прокричал распорядитель. Он вытирал лоб платком и пугливо суетился.

Шман молчал. Его всегда раздражала эта нервозная суета перед опасным трюком. Распорядителю нужно было только его «да» — после этого он умывал руки. Смотреть не любил, обычно сидел в темноте пристроя, где незаметно от всех затыкал уши ватными пробочками.

Решение Шман принимал всегда в самую последнюю минуту и только после того, как видел публику. Он и сам не знал, почему, и говорил «да» или «нет» по наитию, словно подбрасывал вверх пятачок: орел или решка?

— Ставить? — нетерпеливо переспросил распорядитель, оглядываясь на механика. Механик тоже оглянулся, его большие руки лежали на моторе, и он ладонями слушал пульс клокочущего бензина.

Шман на миг закрыл глаза и почувствовал — детские ладошки ощупывают его широкий кожаный ремень, меряют, вырывая друг у друга, перчатки, дергают шнурки на ботинках, стучат легкими кулачками в сияющий шлем, мусолят пальцем защитные очки…

«Сегодня все будет нормально», — еще раз подумал он.

— Да, — сказал Шман, и юркий распорядитель побежал к стайке ленивых мальчиков, в обязанности которых входила установка стального желоба.

— Ставим? — спросил механик и выразительно кивнул головой куда-то вверх.

Шман посмотрел вверх и опять, как вчера, и позавчера, и неделю назад, увидел его.

Старик, как обычно, стоял, навалившись всей грудью на барьер, вцепившись пальцами в лоснистое дерево, и смотрел вниз напряженным и пристальным взглядом.

— Опять этот старик, — буркнул механик.

Как многие люди, постоянно рискующие жизнью, Шман был суеверен. Первые дни странный старик, не пропускавший ни одного представления, настораживал, даже пугал. Казалось, он преследует мотогонщика, что-то замышляет, царапая иногда авторучкой в черной записной книжке.

Несколько раз из-за старика Шман выступал только с первой частью программы, выбрасывая самое главное — прыжок на стальной желоб. Но распорядитель наседал, кассирша жаловалась на плохие сборы, и Шман решался — колесо точно приземлялось на узкую полосу, и он слышал далекий прибой восторженных аплодисментов…

— Порядок, — ответил Шман механику и оседлал мотоцикл.

Дети вдохнули побольше воздуха.