Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Cp. с оригиналом: «”E perché”, riprese Lucia con una voce, in cui, col tremito della paura, si sentiva una certa sicurezza dell’indegnazione disperata, – perché mi fa patire le pene dell’inferno? Cosa le ho fatto io?…» (Manzoni A. I promessi sposi. Op. cit. P. 398). В современном переводе: «А зачем же он причиняет мне эти адские муки? – подхватила Лючия голосом, дрожащим от страха, в котором, однако прозвучала какая-то решимость безнадёжного отчаяния. – Что я ему сделала?» (Курсив мой – С. К. ). Мандзони А. Обрученные. 1955. С. 292.

Акименко А.А. Некоторые аспекты нравственной проблематики романа Алессандро Мандзони «Обрученные». С. 172.

Штейн А.Л. Великий роман Мандзони. С. 213. Высказывания о том, что изображение душевного переворота у Безымённого проходит «не по религиозной схеме» встречались и в итальянской критике (Cfr. Zоttоli A. Umili e potenti nella poetica del Manzoni. Roma: Tumminelli,1942. P. 24–53.

Из «Воспоминаний А.Г. Достоевской»: Федор Михайлович «Сикстинскую Мадонну» «признавал за высочайшее проявление человеческого гения» и «мог стоять перед этою поразительной красоты картиной часами, умиленный и растроганный» (Архипова А.В. Примечания (1976) // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 30 т. Т. 17. С. 370).

Кириллова И. Отметки Достоевского на тексте Евангелия от Иоанна // Достоевский в конце XX в. М., 1996. С. 50.

Булгаков С. Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов: В 2 т. М., 1911. Т. II. С. 118.

Булгаков С. Н. Венец терновый. СПб., 1907. С. 11.

Значит, человеческий разум проявляет себя в двух модусах: в одном из них страдание уже лишено статуса бытия, т. е. своего смысла; в другом же оно приобрело абсолютный смысл. Согласно логике первого модуса мышления, человек хочет победить и уничтожить страдание и имеет на это полное право. По другой логике, он страдание принимает, и, принимая его, он может и своё страдание, и себя самого преобразить. Оба эти модуса мышления заданы и оправданы Христом, и оба эти модуса служат нашей надежде. Именно по этой причине множество социалистов, даже атеистов по своим убеждениям, воспринимают Достоевского как своего человека и теоретика. См.: Пруцков В. Достоевский и христианский социализм // Достоевский: материалы и исследования. Вып. 1. Л.: Наука, 1974. С. 58–82.

По христианскому учению, Богочеловечество возможно в вере и в свободе, и имеет свой исток в вере Христа. Этот великий пример человеку близок, потому что в воплощении Сын Божий, Логос Божий, соединился не только с Иисусом, но неким образом, известным только Богу, Он, через веру и послушание Иисуса, соединился и со всяким человеком, грядущим на свет, чтобы всякий человек стал Богом. См.: «Радость и надежда» (на итальян. яз.) 22, 2. «Радость и надежда» – пастырская конституция Второго Ватиканского Собора о Церкви в современном мире. Принимая участие в этой вере, человеческая вера не бывает просто верой ума, которая говорит “да”, но ничего не делает (как сказано в евангельской притче о двух сынах, Мф 21, 28–31), а становится верой воли, которая делает человека сыном Бога и свободным исполнителем божественной Премудрости. О проблеме «атеизма воли» у героев романов Достоевского писали еще Вяч. Иванов, Ф. А. Степун и С. И. Гессен. Опираясь на веру Христову, человеческая и неизбежная воля к власти преображается в «законе» сострадания и приводит к рождению Богочеловечества. По христианскому учению, Свою веру Сын Божий дарит нам в тайне приобщения Святому Духу. Следуя за Достоевским, русский философ Г.П. Федотов c особенной яркостью развернул концепцию о результате действия Святого Духа, проявляющемся в органическом мире и в искусстве. Он подчеркнул разницу между присутствием Духа Святого в Церкви и распространением Его даров за пределами Церкви. См.: Федотов Г. П. О Святом Духе в природе и в культуре (1932) // Он же. Собр. соч.: В 12 т. М., 1998. Т. 2. С. 232–244.

Ср.: Тихомиров Б.Н. О «христологии» Достоевского. С. 107–108.

Лапшин И. И. Как сложилась легенда о Великом Инквизиторе // О Достоевском (творчество Достоевского в русской мысли 1881–1931 годов: сборник статей). М., 1990. С. 379.

И.И. Лапшин пишет: «Достоевский с поразительной глубиной показывает в лице Великого Инквизитора, к чему может привести при известных условиях то учение, которое возникло под влиянием арабских и еврейских писателей еще в XIII столетии и стало известным под именем догмы двойной истины. Это учение, провозглашенное епископом Симоном де Турне, утверждало, что истина двойственна, что то, что истинно в области знания, может быть ложно в области веры и наоборот». См. Лапшин И.И. Как сложилась легенда о Великом Инквизиторе // О Достоевском (творчество Достоевского в русской мысли 1881–1931 годов: сборник статей). М., 1990. C. 379.