Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

Кроме того, Е. Д. Поливанов указывал как «типичнейший для истории языковых культур случай, когда новый класс, приходящий к политическому господству на место другого, ранее господствовавшего, или занимающий командную позицию рядом с последним, механически перенимает у последнего и внешние признаки его привилегированности (в том числе и языковую традицию), несмотря на всю внутреннюю разницу в экономической базе, а следовательно, и в политической и во всякой другой идеологии обоих классов, поскольку эти внешние признаки, к которым относится в данном случае языковая традиция, не имеют органической связи с сущностью классовой психологии» [Поливанов 2001а: 324].

Нечто подобное, вероятно, затрагивает по крайней мере часть речекоммуникативной ситуации в реформируемой России.

Примеров словесных «ловушек» (В. В. Колесов), активно используемых в реформаторских вербальных манипуляциях, великое множество; российские СМИ используют их постоянно, то ли сами уверившись в реальности того, что́ призваны обозначать лексические мифогены, то ли ограничиваясь введением в заблуждение своей аудитории. Например, мы то и дело слышим и читаем о каких-то губернаторах – при отсутствии в РФ губернии как единицы административно-территориального деления. Почти столь же частотно в дискурсе СМИ слово сенатор , хотя официально-юридически таковые в России сегодня не существуют: есть члены Совета Федерации РФ . Однако, исходя (предположительно) из желания отождествить этих деятелей с именовавшимися так по праву членами дореволюционного сената Российской империи либо с членами верхней палаты парламентов «цивилизованных государств», СМИ постоянно твердят о неких «российских сенаторах ». Поскольку понятийное наполнение этого слова реально является в российской ситуации нулевым, то оно вызывает приблизительно те же ассоциативные ощущения, что и у литературного персонажа, впервые увидевшего римских сенаторов: «Перед золотыми воротами тесно, как стадо, стояли люди с голыми, как у женщин, лицами, и с голыми ногами, без штанов. Одежда у всех была одинаковая, белая с красными полосами внизу, и Атилле [именно так Замятин писал имя Аттилы» – А. В .] показалось, что у всех одинаковые, как их одежда, лица. “ Сенаторы ”, – шепнул ему Адолб. Это слово было пустое, как орех, в который можно свистеть, внутри этого словадля Атиллы ничего не было» [Замятин 1989: 519].

Можно (конечно, совершенно гипотетически) полагать, что активное, даже навязчивое употребление таких слов, как губернатор и сенатор , готовит почву (т. н. «общественное мнение») к новым стадиям неудержимого реформирования – скажем, к реальному возникновению в России губерний и сената.

Известно, что результаты семантических эволюций слов, восходящих к одному и тому же корню (во многих случаях – латинскому), в лексиконах разных языков зачастую оказываются различными. Потому представители российской власти, труженики СМИ и некоторые другие речедеятели-полиглоты зачастую вкладывают в употребляемые ими слова несколько иные смыслы, нежели большинство членов языкового коллектива, населяющего то же государство. О таких процессах немало говорили социолингвисты прошлого (Е. Д. Поливанов и др.) и настоящего; ср.: «Общественный дискурс оперирует понятиями типа толерантности, истинность которых полагается очевидной (а ведь подобные случаи не единичны!). Когда же эти понятия конкретизируются в бытовом дискурсе, возникают сомнения: об одном и том же говорит народ и его элита?» [Суспицына 2007: 73]. Кроме того, знание иностранного языка влечет за собой в том числе и некоторые трансмутации национальной ментальности, выражаемой и воплощаемой именно родным языком. Надо также учитывать, что такие слова, как оптимальный – «наиболее благоприятный, наилучший», оптимизм – «бодрое и жизнерадостное мироощущение, исполненное веры в будущее; склонность во всём видеть хорошие, светлые стороны» [МАС 21982, 2: 632], корень которых связан с лат. optimus – «лучший» [там же], в языковом сознании, несомненно, маркированы позитивно – а значит, та же оценочность передается и этимологически родственному оптимизация – «нахождение наибольшего или наименьшего значения какой-л. функции или выбор наилучшего (оптимального) варианта из множества возможных, напр. О. процесса управления» [Словарь иностранных слов 1979: 257]. Конечно, можно было бы использовать и исконно русское слово улучшение , но оно для вербально-манипулятивных операций менее предпочтительно: во-первых, оптимизация – терминологично, а значит, наукообразно и в силу этого способно внушать доверие; во-вторых (хотя это сегодня и не столь существенно), обещание улучшения налагает на руководящего речедеятеля некое подобие ответственности (тем более, что улучшение может оказаться избирательным, или «точечным», «адресным»; проще говоря, для кого-то действительно реализуется, для кого-то – совсем наоборот; собственно, так и происходит в абсолютном большинстве случаев).