Знание-сила, 2004 № 08 (926)

Кстати сказать, Екатерина учла многие собственные ошибки в воспитании сына. Внуки ее, особенно старшие — Александр, Константин и Александра, росли в совершенно иной атмосфере и обстановке, более соответствующей их возрасту и типу нервной системы. Екатерина сама признавалась, что, активно занимаясь внуками, старается искупать вину перед сыном за "свои ошибки в его воспитании". Однако эти ее слова активно замалчиваются, поскольку противоречат глупой легенде о стремлении матери насолить сыну, отлучив от нею детей.

Иван Шувалов

Айна Иоанновна

Павла искренне и самоотверженно любили два его лучших друга — Александр Куракин и Юрий Нелединский-Мелецкий. (Именно в честь Куракина, однажды спасшего Павлу жизнь, Екатерина и согласилась назвать своего первого внука Александром, а внучку — Александрой.) Всегда молодой страстью и слепым обожанием одаривала Павла его вторая супруга Мария Федоровна. "Господь свидетель, каким счастьем представляется мне вскоре принадлежать Вам", — писала она еще в невестах. "Любовь моя, только будь покоен и помни, что все и всегда поймет твоя Маша", — после двадцати пяти лет брака, за полгода до его гибели в период влюбленности императора в юную Лопухину.

Павла обожал и преклонялся перед ним и его незаконнорожденный брат Алексей Бобринский (их отношения — особая история, совершенно обойденная историками).

Павла любили его дети, его солдаты, простые москвичи и петербуржцы, Европа. Наконец, Павла любила и его мать.

Материнское чувство пришло к Екатерине не сразу, как приходит оно к большинству женшин, и выражалось порой своеобразно, но миф об отсутствии его также требует развенчания. Снова обратимся к фактам.

Когда в 1772 году Павел тяжело болел, мать на три месяца забросила все государственные дела и сама за ним ухаживала, порою, по воспоминаниям Московского митрополита Платона, начиная "от горя заговариваться". Через пару лет произошел такой случай. Однажды Павел, тогда еще юный и неопытный, по наущению своей первой жены Натали показал матери тарелку с каким-то соусом, в котором, как ему показалось, было битое стекло, и сказал, что теперь, по-видимому, скоро умрет. Присутствовавший при этом Никита Панин стал стыдить цесаревича за мнительность, Екатерина же, страшно побледнев, взяла эту тарелку и тут же съела весь злополучный соус. "Я с укором спросил Ея Величество, что же это она сделала, на что государыня, ничего мне не ответивши, горько расплакалась", — вспоминал позже Панин. (Нужно учитывать, что Никита Иванович, мечтая увидеть своего воспитанника на престоле, был более заинтересован как раз в обесчеловечивании образа узурпаторши Екатерины, но туг, видно, и его проняло.)

Да, Павла любили. И он умел любить и прощать.

Когда Екатерина умирала, Павел плакал и молился в окружении всего своего многочисленного семейства, а не жег завещание. Какие-то бумаги действительно бросил в камин канцлер Безбородко, но что там было, никто не знает, поскольку Безбородко был при этом один.

Павел в первую же минуту простил Платона Зубова, неумного и спесивого фаворита слабеющей в последние годы жизни Екатерины, хотя натерпелся от него, как ни от кого иного. (Императрица о выходках Зубова не знала, а Павел пожаловался только один раз, после чего, по словам И. Чернышева, "Платоша был отогнан от спальни матушки на многие недели, покамест Его Высочество сам за него ни похлопотал".)

Когда над императрицей читали заупокойную молитву, Платон Зубов валялся в ногах у нового императора, стараясь припасть губами к его ботфортам... У этой сцены несколько десятков свидетелей. Павел поднял его, маленько встряхнул: "Исполняйте ваши обязанности дежурного генерала, Платон Александрович!" И все. И с тех пор ни одного упрека — только милости.

Павел простил и своего сына Александра. Прекрасно зная о заговоре, понимая, как втянут в него сын (для фальсификаторов это раздражающая загадка: как же так — все знал и ничего не предпринял?!), Павел всего за несколько часов до своей гибели, выйдя из-за стола после семейного ужина, долго и ласково глядел в глаза Александру и несколько раз его перекрестил. "Будь что будет. А ты не казни себя" — последние слова-завешание наследнику. (И снова — почти два десятка свидетелей, с вариантами описывающих эту сцену, но последние слова императора передающих одинаково.)