Знание-сила, 2005 № 08 (938)

Михаил Светлов с товарищами, 1920 г

Однако Вежбицка приводит и противоположное мнение других обществоведов, считающих, что советский тоталитарный режим мощно и небезуспешно поработал над развалом любых общностей, любых межличностных отношений, от семейных до дружеских, товарищеских, даже просто приятельских. Он насильственно возвращал общество к роевой жизни патриархальности или добивался его полной атомизации.

В любом случае это наша и только наша история, несводимая к точке на одномерной шкале. Как и история Польши — трижды растерзанной, на века лишенной государственности, сохранявшейся это время как единое целое только в мечтах, и тем не менее сохранившая себя и вновь ставшая единым целым. Сыграла в этой истории свою роль долго — до сих пор — сохранившаяся способность к глубоким, тесным, ответственным отношениям между людьми? Несомненно: именно в этом приватном пространстве хранилась, оттачивалась и уточнялась, передавалась из поколения в поколение мечта и многое более конкретное: язык, предания, общенациональные ценности.

Сам материал, приводимый Вежбицкой, кажется, сопротивляется простенькой схеме строго стадиального развития и однозначно понимаемого прогресса. Особенно это видно на истории с австралийским "mate", их, австралийским пониманием коллективизма.

Вроде бы давно всеми проговорено, что коллективизм — вещь. несомненно, хорошая, но почему-то свойственная в основном более или менее отсталым обществам. Собственно, из роевой патриархальной жизни он и был взят, малость подновлен, одухотворен, насыщен новой лексикой и двинут в коммунистическую идеологию, в рабочее движение, в советский быт, правильно организуемый партией и правительством. При этом намеренно были спутаны и связаны в один узел веши практически противоположные: дружба, то есть интимные отношения между двумя-тремя личностями, и коллективизм, в котором личность растворялась и за это награждалась безответственностью, а ежели не поддавалась растворению, то изгонялась.

Так вот, Вежбицка считает, что в отношениях между людьми для австралийцев ключевое и самое ценное понятие — "mate", что-то вроде нашего мужского товарищества, но устроенного на иных принципах. Оно стало для них таким важным во времена и в условиях освоения континента, когда взаимная поддержка была необходима для выживания. Это была тяжелая и опасная, исключительно мужская работа — и "mate" до сих пор вообще не включает женщин. ""Му mate" всегда мужчина. Женщина может быть моей девчонкой, моей птичкой, моей хорошей, моей капелькой, моей возлюбленной или моей женой, но она никогда не бывает "my mate"",— объяснял австралиец одному этнологу в шестидесятые годы прошлого века.

Для русского глаза и уха непривычны основы этого мужского братства: равенство всех его членов (с категорическим неприятием попыток внушить им уважение к иерархии и статусному порядку), безоговорочная и полная поддержка (mate не может быть не прав, даже если он не прав, даже если перед законом), готовность к мгновенному объединению для помощи. Все это похоже на какой-то религиозный орден с довольно жестким уставом.

Вот что можно в принципе вырастить на основе того же "коллективизма". Интересно, что американцы не породили подобной культуры, хотя тоже в свое время осваивали дикие земли, и это тоже было тяжкой и опасной работой — а вот, поди ж ты, мужское братство стало специфической особенностью именно австралийской, но не американской культуры. Может, в американской практике было почему-то больше востребовано индивидуальное мужество, а может, по другим причинам сложилось именно так, а не иначе.

Итак, русский ребенок приходит в мир, населенный друзьями и подругами, товарищами по работе и по несчастью, добрыми и не очень добрыми знакомыми. У маленького американца кругом одни "friends", с которыми так хорошо проводить время. Маленького австралийца со временем папа похвалит: ты настоящий "mate", и тот преисполнится гордости, навсегда усвоив, как это важно и ценно. И каждый из нас будет в своей жизни реализовывать свой культурный сценарий, а потом, вместе с языком, передаст его своим детям.

Может быть, самое обидное тут — отсутствие выбора. Никто нас не спрашивает, насколько тонко и точно хотим мы различать друга, приятеля и знакомого: они нам или даны в языке с самого начала, или нет. И ведь так во всем, кроме небольшого набора универсалий, одинаковых в любом языке.