Знание-сила, 2006 № 08 (950)

Он впервые переводится на русский язык, однако и на западе Баллмер мало известен, хотя его без колебаний можно отнести к самым красивым выразителям поисков истины и ее языка в XX веке. Впрочем, по части безвестности, с его слов, немало способствовал этому и он сам: "Мне отдадут справедливость, что я не пренебрег ничем, чтобы обеспечить неуспех моих книг".

Колин Маккалоу. Битва за Рим.

М., "Эксмо", СПб. "Домино", 2005 г.

Рим не терпел соперников. Главными из них он считал Карфаген и Парфию. Карфаген был его экономическим врагом, Парфия препятствовала расширению Рима на Востоке. Развернутый исторический роман обращен ко времени еще одного грозного врага Рима — Митридата IV.

Кто спровоцировал войну с ним, какими были отношения исторических лиц того времени, какие внутренние противоречия раздирали Рим накануне очередной битвы за его политические интересы — об этом и многом другом можно узнать в подробном и хорошо прокомментированном изложении Колина Маккалоу, одного из самых удачливых авторов исторического жанра.

Кристиана Жиль: Макиавелли.

М., "Молодая гвардия", (ЖЗЛ), 2005 г.

Одни его возвеличивают, Кампанелла, например, говорил, что "Макиавелли превозносил добро и обличал зло... его необходимо почитать как ученого, совершенно понимающего вопросы политики"; другие хулят и проклинают, третьи... Будучи поразительно стойким и изобретательным в своих убеждениях, сам он считал, что "государь не должен бояться, что его ославят безжалостным, если ему надо удержать своих подданных в единстве и верности". Однако читатель не найдет в книге категоричных суждений Макиавелли, а опустится в повседневную жизнь штатного канцелярского служащего, в быт его города, в семейные его заботы, гае менее всего будет затронута политическая деятельность Макиавелли. Этим она и интересна.

Петр Ртищев

Рисунок А. Гераскевич

Из сгустившихся сумерек выплывали равнодушные лица прохожих. Утомленные сутолокой дня, петербуржцы брели по остывающим улицам. Наконец-то настало время, когда всякий мог себе позволить неспешный моцион. И только один человек выделялся из размягченной толпы, в чьих глазах читалось беспокойство.

Семен Игнатьевич Соколов редко о чем-либо не тревожился. Так случилось, что сызмальства его разум пребывал в дремотном состоянии, и только годам к четырнадцати он словно вышел из оцепенения. В это светлое время он успел кончить гимназический курс и продолжить обучение в университете. Истоки же неспокойствия крылись в безденежье. Будучи из семьи неименитой, он отчаянно нуждался. И трудно было понять его состояние тем, кто жил в сытеньком довольстве. Мысль о пропитании теснила прочие. Лишний разубеждаешься в том, что слова о духовном начале на голодный желудок — пустой звук. Разве отыщется тот, кто посвятит себя поискам духовного, предварительно плотно не закусив? Возможно, но Соколов не был из этого племени.

Худое житье оставило заметную печать на его скомканном лице. Узкое, с впалыми щеками и приметами придавленности бытом, оно отталкивало, обрекая на нелюдимость. При этом туалет его выглядел безукоризненно. Сюртучная пара английского сукна, еще нисколько не истасканная, сидела на нем как влитая, подчеркивая невеликую плотность телес. Лакированные штиблеты были тщательно вычищены и прочны на вил. Сам же он был гладко выбрит, причесан и напомажен новомодным заграничным средством, придающим волосам сатанинский блеск.

— Барин! Куда прикажите подавать-с? — зычный голос извозчика напугал Соколова. От неожиданности он вздрогнул и отступил. Возница насмешливо разглядывал его, проявляя при этом беззастенчивую непосредственность, присущую простолюдинам. После, хмыкнув неодобрительно, неотесанный мужик крикнул: "Но! Пошла, проклятая!", и скрылся за облачком пыли, гремя колесами по мостовой. На улице темнело и становилось пустынно. И только состарившийся лист тихо шуршал под ногами.

— Милостивый государь! — Соколов вновь шарахнулся от голоса прозвучавшего возле уха. Какой-то старичок с неудовольствием рассматривал носок отдавленного ботинка.

— Простите великодушно... — растерянно пробормотал Соколов.