Знание-сила, 2006 № 08 (950)

И Милан немедленно восстал. Темпераментные миланцы вышвырнули этого самого подеста в окно с какого-то этажа, и он погиб. А дальше события стали приобретать драматический характер.

У Барбароссы, конечно, не было выхода. Мятеж надо было подавлять, тем более, что рядом волновалось еще несколько городов. И он учинил расправу над Миланом.

Два гола — с 1160-го по 1162-й — Милан был в осаде. И все время надеялся, что города вокруг него придут на помощь, станут союзниками, рассылал воззвания. Но окрестные города, прежде довольно сплоченные, на помощь не торопились. Горожан тоже не стоит идеализировать. Между итальянскими городами уже в конце ХП века вовсю была торговая и финансовая конкуренция, и Милан лидировал. Конечно, соперники думали: пусть он этот Милан как следует накажет, и в лидеры вырвутся другие: Болонья, Пьемонт, Винченца, Генуя, Венеция... Там же полно было претендентов. На помощь Милану никто не пришел. И миланцам после страшных бедствий пришлось сдаться Фридриху во второй раз.

Фридрих Барбаросса с сыновьями

И на этот раз вроде бы у Барбароссы опять-таки нет выхода. Ниц-то уже полежали, теперь надо что-то посильней. И он придумал. (Все это и формировало тот его мифологизированный образ, который так охотно проглотил Третий рейх.) Расправа чудовищная, всех — в крепостное рабство, всех провести под ярмом, выгнать из города все население, без имущества — унесешь только то, что можешь унести. А город разобрать. Совсем, полностью. Дома, церкви, в том числе собор. Стены, возведенные еще в древнеримскую эпоху. Ничто не уцелело: от целого города не осталось и пятидесятой части. То, что мы знаем — это Милан-2, отстроенный позже заново.

Ну, казалось бы, все? Но нет, Барбароссе мало. На рыночной площади он приказал провести борозду плугом и засеять ее солью. Как в Карфагене. Даром что уже христианская цивилизация: жест, важный в Риме, в Средние века был еще важней. Ведь Средневековье на первых порах — цивилизация не пишущая и почти не читающая. Жест для них — это текст. И вот таким жестом Барбаросса как бы оставляет текст: "Да, я настоящий римский император и с мятежным городом поступаю так, как римляне в третьей Пунической войне с враждебным североафриканским государством Карфаген". А эта так называемая третья война на самом деле была никакой не войной, а просто уничтожением Карфагена. И я убеждена: Фридрих знал об этом. Ведь основные реалии античной истории, хотя и сильно искаженные, подчас наивно перетолкованные, — жили в западноевропейском Средневековье. Сохранялись культовые и знаковые фигуры: Ахилл, Гектор, Александр Македонский...

Вот и Пунические войны каким-то отзвуком дошли.

Словом, расправа чудовищная. И вот тут-то города и объединились — в мощную Ломбардскую лигу. Император ушел, у него дома было много забот — вечных забот германских правителей: борьба со своими крупнейшими вассалами, которые восставали, едва он отлучится в эту самую Италию. Все-таки Альпы — хорошая преграда, за ними можно вести себя очень независимо.

Призрак Ломбардской лиги возникал и раньше, но теперь города создали общую казну и стали готовить общую военную основу лиги. Это, кстати, сильно напоминает Афинский морской союз, хотя я и не уверена, что они ему подражали: общая казна и общее войско — и полная самостоятельность всех членов лиги во всем остальном.

Горожане, члены лиги, конечно, понимали, что рано или поздно Фридрих вернется. Он ведь был человеком, который совершенно соответствовал своей — рыцарской — эпохе. Он должен был вернуть себе облик победителя, подтвердить, что и Ломбардскую лигу он тоже покорит. И он действительно вернулся: в 1176 году ему пришлось встретиться, километрах в 20 от Милана, у деревушки Леньяно (теперь там музей) с войском Ломбардской лиги.

Схватка Ричарда Львиное Сердце со львом

У нас этой битвы, кажется, вообще не знают. А между тем именно от этого события 1176 года современная Италия отсчитывает свою национальную историю; ей посвящена одна из лучших опер Джузеппе Верди — пламенного борца за свободу и независимость Италии: "Битва при Леньяно". Она шла с грандиозным успехом, зал приветствовал Верди стоя, его за эту оперу буквально носили на руках, как национального героя.