Знание - сила, 2007 № 07 (961)

Построили второй дом для сотрудников института, и двор стал делится на «тот» и «этот». Там, где мы так любили зимой кататься на коньках, посадили новый сад. Посадили редкие тогда для Москвы каштаны. Плоды этих деревьев дали жизнь многим каштанам в Подмосковье, куда сотрудники института, получив садовые участки, их отвозили. Мы помогали сборам «каштанчиков».

Хорошо помню, как папа разыграл сотрудников института. Из Армении, где после работы на горе Алагез у папы осталось много друзей, нам прислали большую корзину ранней черешни. В Москве к этому времени в институтском саду вишни только начали цвести. Деревья были усыпаны белыми и розовыми цветами. Папа с вечера отобрал из корзины все черешни, соединявшиеся черенками по двое. Ранним утром следующего дня отец пошел в сад и развесил на цветущих вишнях спелые ярко-красные черешни. Первые же проходившие мимо сада на работу сотрудники института увидели это необыкновенное зрелище. Собралась целая толпа удивленных столь необычным явлением зрителей. Выдвигались самые неожиданные предположения. Папа принимал активное участие в этом обсуждении и не сознавался в своей проделке до тех пор, пока одна из сотрудниц не решилась сорвать первую черешню. Все дружно смеялись над папиной проделкой и долго еще вспоминали эту историю.

Плавать я научилась также на территории института, когда был построен бассейн для охлаждения какой-то установки. Фонтаны теплой воды выплескивались в бассейн, а остывшая вода через фильтры снова поступала в установку. Всем сотрудникам в обеденный перерыв разрешалось плавать в этом бассейне. Потом его дно стало плесневеть, стенки бассейна стали очень скользкими, и купания прекратились. Но к этому времени я уже прекрасно плавала...

Не помню отъезда отца в Германию в 1945 году, но хорошо помню его возвращение — худой, веселый, в форме полковника. (Из его серо-зеленой шинели сшили мои первые брюки для катания на горных лыжах — ужасно колючие, но служили долго.) Мне в подарок отец привез черную лаковую сумку из клеенки, ничего похожего у меня до того не было. Сумка была блестящей, большой, на широком черном ремне. Носить ее нужно было через плечо. По скромности я не решалась появиться с ней на улице, и она без пользы несколько лет пролежала в ящике моего письменного стола. Но настал и ее черед. На выпускном вечере было решено играть в «почту». Сейчас уже мало тех, кто знает, что это такое. Мы ведь учились отдельно от наших сверстников-мальчиков. Только на праздничные вечера приглашали их из соседней «мужской» школы.

Я была очень застенчива, у меня не было никаких нарядных платьев, только белый фартук, одеваемый на ужасную коричневую школьную форму. Поэтому я всегда на всех вечерах стояла у стенки зала. Мальчики на меня не смотрели, на танцы не приглашали. И вот на выпускном вечере я была выбрана на должность «почтальона», который должен был разносить записки между нашими девочками и приглашенными мальчиками. Вот здесь моя «заграничная» сумка и сыграла свою коронную роль. Наверно, ее вид был столь роскошным, что я не только с блеском исполнила роль почтальона, но еще и красавец-дирижер приглашенного оркестра какого-то военного училища пригласил меня на тур вальса. А после этого, а после этого... Все те мальчишки, по которым я тайно вздыхала, стоя у стенки зала на всех вечерах, стали наперебой меня приглашать на танцы. А какие же красивые это танцы были, одни названия чего стоили: «па-де-катр», «па-де-патенер»... Танго и фокстрот были верхом вольности и распущенности. Вот какими мы были в те далекие (близкие?) времена.

П.Л. Капица и А.И. Шальников — поначалу единственный сотрудник нового института

Через некоторое время после возвращения отца в нашем доме появился комендант одной из частей Берлина с женой, адъютантом и машиной. Они возвращались домой, кажется в Казань. Комендант нам рассказывал о поведении папы в Берлине. Помню рассказ о том, как отца добровольно охраняли немецкие солдаты. Папе, непрерывно курившему в те годы, не хватало «пайка» на папиросы, и он «стрелял» их у всех, кто встречался у него на пути. Комендант помогал ему в этом. Но оказалось, что отец собирал эти папиросы не для себя, а для немцев, которые часами ожидали отца у входа в гостиницу. Во время рассказа гостя папа лишь смущенно улыбался и оправдывался. Оказывается, он сначала столкнулся с одним немцем при выходе из гостиницы. И заметил, что человек не отводил глаз от его дымящейся папиросы. Папа не смог снести этого взгляда. Он протянул немцу свою папиросу. Тот схватил ее с такой жадностью, что папа смущенно вспоминал, как чуть не заплакал от жалости к своему недавнему врагу. На следующий день у выхода из гостиницы отца уже поджидало несколько человек. Папа и с ними поделился папиросами. Эти люди безмолвно сопровождали отца, помогали ему во всем, охраняли. Папа дружески беседовал с ними (он неплохо говорил по-немецки). Когда папа должен был уезжать, они очень горевали. Один из них подарил отцу свой немецкий крест за храбрость. Эта история рассказывалась многократно и Александром Юзефовичем, с которым отец был вместе в Германии. Остался рисунок Юзефовича — блестящего рисовальщика.