Знание-сила, 2007 № 09 (963)

Вера Григорьевна Фурсенко — вторая жена Н.А. Троицкого. Они повстречались в послевоенные годы, связали свои судьбы и по сей день живут вместе. Ее история — это история сотен тысяч молодых людей, угнанных немцами на работы на территорию Третьего Рейха. В эпическом рассказе о выживании этой семьи ее голос и ее роль — совершенно неоценимы.

Текст В.Г. Фурсенко, как и текст Легостаева, уже публиковался Троицким в книге «В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции» (М., РГГУ, 1997). Настойчивость Троицкого можно понять. Он хотел бы, наверное, опубликовать своих друзей, своих погибших многократно. Его пафос очень близок к пафосу «Архипелага ГУЛаг»: выкрикнуть на весь мир свидетельство за тех, кто погиб в с кляпом во рту, кто умирал молча, кто тонул без крика. Сказать за тех, кому не дали даже предсмертного стона, свидетельствовать за тех, кого оболгали тысячи раз — безнаказанно. Это определяет и тональность, и интонацию, и существо книги Троицкого.

Речь, однако, идет не только об индивидуальных судьбах, но и об общей судьбе если не страны, то значительной ее части. О тех, кто — отведав опыта 20-х и 30-х годов — хотел изменить результаты гражданской войны, кто более не желал «покорствовать». Солженицын интуитивно сочувствовал этому немалому контингенту зеков в Архипелаге: «Пока была наша сила — мы всех этих несчастных душили, травили, не принимали на работу, гнали с квартир, заставляли подыхать. Когда проявилась наша слабость — мы тотчас же потребовали от них забыть все причиненное им зло, забыть родителей и детей, умерших от голода в тундре, забыть расстрелянных, забыть разорение и нашу неблагодарность к ним, забыть допросы и пытки НКВД, забыть голодные лагеря — и тотчас же идти в партизаны, в подполье и защищать Родину, не щадя живота. Возьму на себя сказать: да ничего бы не стоил наш народ, были бы безнадежными холопами, если б в эту войну упустили хоть издали потрясти винтовкой сталинскому правительству, упустили хоть замахнуться да матюгнуться на Отца родного. У немцев был генеральский заговор — а у нас?

Наши генеральские верхи были (и остались по сегодня) ничтожны, растлены партийной идеологией и корыстью и не сохранили в себе национального духа, как это бывает в других странах. И только низы солдатско-мужицко-казацкие замахнулись и ударили. Это были сплошь низы, там исчезающе мало было участие бывшего дворянства из эмиграции или бывших богатых слоев, или интеллигенции. И если бы дан был этому движению свободный размах, как он потек с первых недель войны, то это стало бы некой новой пугачевщиной... Но не суждено было ему развернуться, а погибнуть позорно с клеймом: измена священной нашей Родине!» (Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛаг». Том 3)

Но Троицкий рассказывает о себе и как раз об офицерском составе власовского движения, о профессиональных военных — таких, как полковник Нерянов , об учителях, журналистах, строителях. Это все была интеллигенция в первом, от силы во втором поколении, созревшая уже при советской власти и познавшая на собственной шкуре все прелести коммунистического режима. Это были люди, мечтавшие вовсе не о «новой пугачевщине», а о новой российской государственности. В исключительно невыгодных условиях люди из окружения Власова старались нащупать, угадать контуры и содержание того строя, который в их мечтаниях должен был сменить изуверский сталинский режим.

Разобраться с ходу в этом существенном историческом материале не получится. Материал требует тщательного изучения, глубокого понимания времени, обстоятельств, условий публичного дискурса и специфики тех «разговоров между собой», которые, конечно, велись среди власовского окружения и во власовских частях. И тут книга Троицкого представляет значительную историческую ценность. Ценность тем более значительную, что в ней, кроме того, содержится материал исключительной важности о работе Института по изучению истории и культуры СССР в Мюнхене, где эмигранты-исследователи сумели во многом осмыслить уроки военных лет, а также положить практическое начало советологическим штудиям на Западе.

Троицкий рассказывает о своем детище, об институте, в широком контексте эмигрантской жизни и политической борьбы: попытки найти общий язык с эмигрантами первой волны, попытки создания единого фронта против коммунистического режима в СССР, попытки объяснить союзникам на Западе существо режима, съевшего к тому времени пол-Европы и значительные куски на азиатском континенте. Рассказ этот ведется неторопливо, с предельной честностью. Это рассказ — большей частью — о неудачах, но существенные исторические уроки кроются в глубине и в корне этих неудач.