Освальд Шпенглер - Закат Европы. Том 1

Первобытные языки, не дают почвы для абстрактного мышления. В начале всякой культуры имеет место внутреннее превращение наличного лингвистического материала, которое делает их способными к высшим символическим задачам культурного развития. Так, одновременно с романским стилем складываются из германских наречий эпохи франков немецкий язык и языки: французский, итальянский, испанский – «lingua rustica» прежних римских провинций; несмотря на столь различное происхождение языки эти обладают идентичным метафизическим содержанием.

numen (лат.) – здесь: знак (вообще: знак божества, т. е. чего-то таинственного), непонятного, а потому страшного, того, что надо «заклясть»).

νοΰς (греч.) – ум, рассудок.

ΰυμός (греч.) – дух, душа (а также желание, гнев).

επιΰυμία (греч.) – желание, страсть, влечение (чувственно-телесное).

Λογιστικόν (греч.) – рассудочное, έπιΰυμντικόν – желающее, стремящееся; ΰυμοειδες – страстное (страсть, страстный).

Σωμα ψυχικόν – тело психическое; σωμα πνευματικον – тело духовное. У ап. Павла сказано: «Есть тело душевное, есть тело и духовное» (1. Коринф. 15,44).

More geometrico (лат.) – «геометрический метод».

Еΰελω и βούλομα значат «иметь намерение, желание, склонность»; βουλή значит совет, план; к έΰέλω вообще нет существительного того же корня. Voluntas – не психологическое понятие, а в чисто римском практическом смысле, как potestas и virlus, – обозначение для практической, внешней, видимо проявляемой способности. В этом значении мы употребляем заимствованное слово энергия. Воля Наполеона и энергия Наполеона – нечто совершенно различное. Не надо смешивать направленную во вне интеллигентность, которая отличает римлянина как человека цивилизации от эллинского человека культуры, с тем, что мы здесь называем волей. Цезарь – не человек воли в том смысле, как Наполеон. Очень показательно словоупотребление римского права, которое по сравнению с поэзией, гораздо изначальнее выражает основные чувствования римской души. Согласно ему, animus (animus occidendi) обозначает намерение; dolus – волю, направленную на наказуемое, в противоположность невольному нарушению права (culpa).

Китайская душа «странствует по миру»: таков смысл азиатской живописной перспективы, точка схождения линий которой лежит в середине картины, а не в глубине. Напомним, что античная живопись вообще не знала перспективы. Теперь мы понимаем: это античное отрицание заднего плана обозначает отсутствие чувства направления, воли, желания господствовать над «не-я». При перспективе предметы подчиняются нашему «я», которое воспринимает их и приводит в порядок. В противоположность мощному стремлению в глубину, которое отмечает нашу ландшафтную живопись, я готов говорить о восточноазиатской конфуцианской перспективе, причем термин этот намекает на проявляющееся в картине мирочувствование и не должен быть превратно понимаем.

Voluntas в эпоху классической латыни означало желание, охоту, готовность, усердие, рвение, а также согласие, настроение, благоволение.

Liberum arbitrium – свободное решение, свободное суждение.

Πνευμα (греч.) – дыхание, позднее – дух; в Новом Завете – Дух Святый. Ψύχη (греч.) – душа (переносн. – жизнь).

Разумеется, атеизм не составляет исключения. Когда современный материалист или дарвинист говорит о «природе», которая целесообразно приводит что-либо в порядок, производит выбор, что-либо создает или уничтожает, то по сравнению с деизмом XVIII столетия изменяются только слова, а мироощущение остается тем же.

Необходимо отметить большую роль ученых иезуитов в развитии теоретической физики. Патер Боскович идет дальше Ньютона и первый создает систему центральных сил (1759 г.). В иезуитстве идентификация Бога с чистым пространством еще заметнее, чем в кружке янсенистов Port Royal'я, к которому близко стояли математики Паскаль и Декарт.

В центре морали Лютер поставил практическую активность – требование дня, по терминологии Гете, – и в этом одна из основных причин влияния протестантизма именно на глубокие натуры. «Добрые дела», лишенные энергии направления в принятом нами смысле, безусловно отходят на задний план. В высокой оценке «добрых дел», равно как и в Ренессансе, продолжает действовать остаток южного чувства. В этом кроется глубокая этическая причина все возрастающего пренебрежения к монашеской жизни. В готике вступление в монастырь, отказ от забот, деятельности и воли было актом высочайшего этического достоинства. В этом видели высочайшую из всех возможных жертв: жертву жизнью. В эпоху барокко даже католические круги чувствуют уже по-другому. Жертвой духа эпохи просвещения пало не место отречения, а место бездеятельного вкушения.