Фёдор Кулешов - Антон Павлович Чехов

Стоя у Красноярска на берегу широкого Енисея и с жадностью глядя на воды этого «могучего неистового богатыря», Чехов думал о будущем Сибири, о том, что жизнь на этой реке, начавшаяся стоном, кончится удалью, какая нам и во сне не снилась: «На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый из всех сибирских городов, а на том — горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные. Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со време-

з*

15

нем эти берега!» (X, 369). Эти слова великого писателя воспринимаются нами сегодня, как сбывшееся пророчество: в Красноярске и Новосибирске, в бесчисленных городах и колхозных селах громадной Сибири ныне ярко горят огни «полной, умной и смелой жизни», зажженные энергией и талантом советских людей, и советская Сибирь действительно стала в наши дни «богатейшей и счастливейшей землей».

Спустя два с половиной месяца после отъезда из Москвы. 10 июля 1890 года, Чехов на пароходе «Байкал» прибыл к берегам Сахалина и утром следующего дня был в Александровске. Началась сахалинская жизнь Чехова, длившаяся три месяца и три дня. За это время Чехов посетил и обследовал почти, все поселения александровского и тымовского тюремных округов: был в Корсаковке и Ново-Михайловке, в Красном Яре и Бутакове, в трех Арково и в Дуэ, в Верхнем и Нижнем Армудане, в Дербинском и (Воскресенском, Ускове и Рыковском, в Мало-Тымове и Андрее-Ивановском. А когда в первой половине сентября Чехов прибыл в Корсаковский пост, он тотчас приступил к тщательному обследованию всех близлежащих населенных пунктов южного Сахалина — от Первой Пади и Соловьевки до Владимировки, Березняков и Найбучи.

Исходив пешком и изъездив на лошадях по острову не одну сотню верст, Чехов имел терпение сделать подробную перепись всего сахалинского населения, употребив при переписи разработанную им карточную систему. Он заходил «во все избы и говорил с каждым», так что, по словам Чехова, на Сахалине не осталось «ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной» (XV, 126).

Из довольно продолжительного личного общения с каторжными и ссыльно-поселенцами, с закованными в кандалы или уже отбывшими срок наказания, Чехов вынес убеждение в том, что «остров невыносимых страданий» в действительности является куда более ужасающим, чем об этом можно было судить по печатным книгам и статьям. Везде и всюду он видел предельное унижение и поругание человеческой личности: каторжный труд в невыносимо тяжких условиях, жестокие телесные наказания, возмутительное бесчинство и произвол тюремной администрации... Так, на дуйских каменноугольных копях Чехов наблюдал изнурительную работу каторжан под землей «в темных и сырых коридорах, то ползком, то согнувшись», в обстановке особенно мучительной по той причине, что осужденному буквально на каждом шагу «приходится терпеть от наглости, несправедливости и произвола» со стороны «всяких мелких чинов» (X, 104), И такое положение не только в страшном дуйском руднике. В подобных условиях трудятся заключенные на строительных и дорожных работах — под холодным дождем и на ветру, в болотной трясине по пояс в воде или же в зимние морозы и вьюги. За неисполнение «дневного урока» каторжанин подвергался жестокой порке розгами или плетьми, причем такая экзекуция нередко производилась над целой группой «провинившихся» в 20 — 30 человек. Чехов однажды присутствовал при таком наказании плетьми, после чего ему несколько ночей «снился палач и отвратительная кобыла» (XV, 126). Ему не раз приходилось беседовать в Воеводской тюрьме с прикованными к тачке заключенными, которые годами носят ручные и ножные кандалы.

В тюремных камерах, куда после работы возвращались на ночлег каторжане, Чехов обнаружил невероятную грязь, зловоние, тесноту и сырость. Промокшая одежда и обувь каторжанина, его белье, «пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак.., его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — все это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым», отравляет легкие и весь организм каторжан, гибельно сказывается на их жизни, преждевременно сводя многих из них в могилу (X, 57).