Фёдор Кулешов - Антон Павлович Чехов

лять-с» (IV, 55). Все должно молчать и повиноваться — таков девиз унтеров пришибеевых.

Чеховская сатира на пришибеевых разила монархическую Россию, которая была очагом всякого гнета, взятого в его наиболее бесчеловечной и варварской форме. С легкой руки Чехова слово «пришибеевщина» стало нарицательным обозначением деспотического произвола власти над народом, диктатуры командующих классов над трудящимися. Девиз пришибеевых в наши дни стал руководящим принципом американского империализма, стремящегося держать в страхе, молчании и повиновении народы всех стран мира.

Обличительный рассказ «Унтер Пришибеев» был высшим завоеванием молодого Чехова в области общественно-политической сатиры. Именно здесь Чехов возвысился до тех смелых сатирических обобщений, которые позволяют ставить его вровень с гениальным революционно-демократическим сатириком Щедриным, хотя Чехов и далек был от прямой и открытой проповеди идей русских революционных демократов.

Сатирой «Унтер Пришибеев» завершается цикл ранних сатирических произведений Чехова. Этот период был особенно плодотворным. За шестилетие Чехов написал свыше трехсот рассказов и три повести («Ненужная победа», «Цветы запоздалые» и «Драма на охоте»), большое количество фельетонов и пародий, газетных статей и корреспонденций; в 1883 — 85 годах Чехов посылал в петербургский журнал «Осколки» московское обозрение под названием «Осколки московской жизни», а в 1884 году состоял репортером «Петербургской газеты». В письме к А. Плещееву от 14 сентября 1889 года Чехов шутливо заметил, что за время своего писательства он перепробовал все жанры, кроме романов, стихов и доносов. В середине 80-х годов Чехов выпустил отдельными изданиями две книги: «Сказки Мельпомены» и «Пестрые рассказы».

Сборник «Пестрых рассказов», вышедший в начале 1886 года, был итогом раннего творчества Чехова и знаменовал начало зрелого периода его литературной деятельности.

О рассказах Чехова заговорила литературная критика.

Критические статьи о Чехове в своем большинстве были недоброжелательными, порою грубыми и оскорбительными по тону. Смысл чеховского творчества истолковывался неверно. Либерально-народническая критика обвиняла писателя в безыдейности, в общественной пассивности и равнодушии к серьезным проблемам жизни. Ему отказывали в таланте. Эстеты видели в Чехове аполитичного, бездумного юмориста.

Это была ложь. Чехов был тесно связан с эпохой, активно вторгался в общественную жизнь и проявлял глубокую заинтересованность в судьбе своего народа.

Врачебная практика, которой Чехов отдавал много времени после окончания университета, давала ему возможность постоянно соприкасаться с простым народом, расширяла круг его наблюдений над бытом, нравами и жизнью деревенского и городского люда, обогащала его личный жизненный опыт, столь необходимый каждому писателю.

Зорко всматриваясь в окружающее, Чехов находил в жизни неимущих классов много скорбного, печального. О тех, кто всю жизнь бился в нужде, надрывался под бременем тяжелого труда, Чехов пишет охотно и много, тепло и серьезно, с чувством искреннего участия в человеческой судьбе.

У токаря Григория Петрова, «издавна известного за великолепного мастера и в то же время за самого непутевого мужика», внезапно стряслось тяжелое горе: нежданно-негаданно заболела жена. Жил он с нею сорок лет, работал, бедствовал, пил, сквернословил, грубил жене — жил как в тумане: «За пьянством, драками и нуждой не чувствовалась жизнь». И вот жена слегла, и нет средств, нет возможности вылечить ее. Петров повез больную старуху в земскую больницу, но ехать далеко —- тридцать верст, а на дворе стужа, ветер, снег. И пока Петров вез жену, утешая ее тем, что доктор даст капелек или натрет ее больные бока спиртиком, она скончалась. Горе, тяжкое горе наполнило сердце Петрова, и он плачет, и слезы на морозе превращаются в сосульки. «Как на этом свете все быстро делается!.. Не успел он пожить со старухой, высказать ей, пожалеть ее, как она умерла... И, как на зло, старуха умерла как раз в то самое время, когда он чувствовал, что жалеет ее, жить без нее не может, страшно виноват перед ней» (IV, 94).

Погруженный в горькие думы, Петров, обессиленный, задремал, а проснулся в больнице, и доктор говорит ему: «Прощайся с руками и ногами... Отморозил!» (IV, 96).

Новое, страшное горе придавило труженика Петрова, и мы невольно вслед за автором повторяем слова: «Токарю —