Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В дальнейшем, в течение всего XVIII в., известны случаи, когда старец прибегал к насилию и просто не выпускал из «згорелого дома» случайно попавших туда людей, предотвращая в самом начале дискуссии о допустимости самосожжений. Но полагаться только на принуждение и таким способом в одиночку сохранять контроль над самосожигателями он все же не мог. Стоящую перед ним задачу существенно облегчало положение участников самосожжения. Многие из них были социально дезадаптированными личностями: беглыми помещичьими крестьянами или дезертирами. Этим людям нечего было терять на «этом» свете. В то же время ненависть к существующему государству и надежда на загробное блаженство подталкивали их к трагическому шагу. Так, старец-«самострига» Терентий, сгоревший в 1743 г. в Олонецком уезде, собрал для своей «гари» 98 человек обоего полу «с прописными и беглыми» [837]. В Сибири, судя по документам XVIII в., проанализированным Н.Н. Покровским, «удельный вес беглых крестьян среди участников самосожжений оставался значительным; источники иногда отмечают беглых солдат, драгун» [838].

Безусловно, этих отчаявшихся, вырванных из привычной среды людей значительно проще было подтолкнуть к самоубийству. Они накапливались в уединенных местах, где шла планомерная подготовка к «гари». При этом для агитации в пользу самосожжений активно использовались все доступные возможности. Наиболее ранние свидетельства об этой составляющей подготовки к самосожжению относятся к последней четверти XVII в. В 1679 г. в Тюменском уезде близ Ялуторовской слободы на реке Березовке начало формироваться старообрядческое поселение. В нем старообрядческий наставник Данила «завел пустыню и поставил часовню и кельи». Регулярно совершались богослужения: «пели вечерни и часы». Но обитатели скита категорически отказывались молиться за московского патриарха и сибирского митрополита. Иногда главными действующими лицами в пустыни на первых порах становились истеричные «старицы и девки», которые словно заражали всех остальных своим фанатизмом. Они «бились о землю», и во время припадка выкрикивали, что видят «пресвятую Богородицу и небо отверсто, ангелы венцы держат тем людям, которые де в той пустыни постригаются». Эта проповедь возымела действие: «многие из Тарска, из Тюмени и из других городов, и Тобольского уезду из слобод и Тюменских иных городов, из уездов всяких чинов людей, о ставя домы с животы свои и скот, бежали к тому старцу Даниилу в пустыню с женами и детьми, и многие постригалися». Лишь несколько человек не поверили старообрядческому наставнику. Как говорилось далее в цитируемом документе, «роззнав, что в пустыни вся прелесть от диавола, возвратились и поехали в домы свои». Большинство прибывших остались в пустыни. Для них предсмертная агитация продолжалась: «у того ж старца Даниила в келье пред иконами две черницы да две девки беснуются». При этом они произносили обычные для старообрядцев обвинения в адрес господствующей церкви: «злою своею прелестью, возлагают хулу на церковь Божию, и троеперстное сложение, чем православные христиане знаменуют лице свое, называют антихристовою печатью, и новоисправленных книг приимать не велели». Особых проклятий удостаивались приходские церкви и обрядность. По словам женщин, «церкви де Божии осквернены и вся в них деетца скверная; и четвероконечный крест называют крыжем» [839]. Узнав о создании нового старообрядческого поселения, тобольский воевода П.В. Шереметев спешно распорядился послать служилых людей «для поимания того ж вора старца Даниила с его единомысленниками». Но эта акция не принесла успеха. Все собравшиеся старообрядцы, проведав о распоряжении воеводы, предпочли погибнуть в огне: «та пустыня с людьми до их приезду сгорела» [840].

Крайне редко в документах, связанных с самосожжениями, встречаются упоминания о диалоге между самосожигателями и их родственниками, по мере сил, путем долгих уговоров пытающихся предотвратить ритуальный суицид. (Заметим, что эта нетипичная ситуация подробно описана в «Жалобнице поморских старцев».) Так, перед самосожжением 1753 г. в Тюменском уезде, один из будущих участников «гари» объявил, что «решился на самосожжение единственно потому, что его хотели выбрать в старосты, причем ему довелось бы быть приведенным к троеперстному крестному сложению». В ответ «многие свидетели показали, что на сделанные родными их заявления о желании повергнуться самосожжению, они старательно отклоняли их будто бы от такого пагубного намерения». При этом местные жители по мере сил доказывали будущим участникам «гари», что «в данное время нет никаких гонений, а следовательно нет и никакого основания к самосожжению» [841], но все их усилия оказались напрасными.