Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Простые богословские рассуждения о том, что жизнь в «мире Антихриста» неизбежно приведет в ад, а «огненное крещение» позволит очиститься от всех грехов и избежать загробных страданий, зачастую оказывались вполне достаточными для того, чтобы спровоцировать самосожжение. Видения «потустороннего мира» здесь, как и в полемических произведениях о самосожжениях, активно использовались проповедниками. Так, перед самосожжением в скиту близ деревни Березовки Тобольского уезда старообрядческий наставник Данила убеждал готовых к смерти местных старообрядцев, что «ангелы венцы держат тем людям, которые де в той пустыне постригаются» [828]. Проповедник самосожжений иеродьякон Игнатий также «пустил в народ рассказ о своем видении». Ему представились плывущие по небу четыре великих корабля, «переполненных народом христианским». Все они при более внимательном рассмотрении оказались недавними участниками самосожжений [829]. Особенно важным средством убеждения стали ссылки на евангельский текст. Так, некий старец Иона, живший в конце XVII в., благословлял своих духовных детей «себя замаривати (голодом. – М.П .) и сожигатися», основываясь на словах Христа: «Аще кто хощет душу свою спасти, погубит ю» [830].

Сохранились сведения о том, что в последние минуты среди старообрядцев возникал спор о допустимости рокового шага. В этом случае в ход шел такой веский аргумент как благословение от протопопа Аввакума. Так, перед самосожжением в Утяцкой слободе (декабрь 1682 г.) некоторые находящиеся среди «насмертников» старообрядцы воспротивились «самогубительному намерению» и начали спор со старцем – руководителем «гари». «Тогда утяцкие сидельцы обратились за советом к авторитетному протопопу Аввакуму. Посланцы, вернувшиеся из Пустозерского острога, передали его краткое благословение: “да сгорят”». После этого 104 старообрядца погибли в огне [831]. Очевидно, что и в XVIII в. перед любым самосожжением проблемы убеждения тех, кто страшился «огненной смерти» выдвигались на первый план. В некоторых случаях мы имеем дело с явными свидетельствами о дискуссии внутри старообрядческого сообщества, в принципе готового к гибели, но все еще не уверенного в том, что именно теперь необходимо совершить последний, роковой шаг. Так, перед самосожжением 1743 г., произошедшим в Мезенском уезде, старообрядцы, выслушав увещевания присланной от холмогорского преосвященного комиссии, стали рассуждать о предстоящей «гари». Одни из них утверждали, что гореть нельзя, «понеже де они все положены в подушный оклад», и платить немалые подати придется оставшимся в живых «бедным сиротам и вдовицам». Другие возражали: «надобно сгореть», и не верить увещевателям [832](заметим, что в этом споре победили сторонники «огненной смерти»). В последние минуты перед самосожжением в деревне Шалимовой Важского уезда, произошедшем в 1726 г., старообрядческие наставники зажгли лампады и свечи перед образами, переоделись в белые рубахи, а головы украсили белыми венцами, «на которых написаны были красным чернил ом осьмиконечные кресты». После этого они объявили всем собравшимся, что час самосожжения наступил: «мы за старую веру в нашей часовне все сгорим», «в венцах предстанем перед Христом». Тем, кто сомневался в необходимости самосожжения, наставники заявляли: «как сожжемся мы, так нам на том свете не будет муки, а будет нам Царство Небесное» [833].

Но в большинстве случаев в «згорелом доме» шел не диалог двух спорящих сторон, а слышался монолог одного человека – «учителя самогубительной смерти». Начальные сведения об этой существенной стороне деятельности старцев-наставников относятся к тому времени, когда самосожжение еще не превратилось в основную форму массовой гибели. Около 1665 г., по утверждению тогдашнего владимирского епископа Илариона, на берегу озера Кшары (Вязниковский уезд) поселились старцы, которые, как говорилось в документе архиерея, адресованном царю, занимаются пропагандой старообрядческого вероучения: «без всякого опаства на твою благочестивую державу всякия хулы износят, и то невозможно и писанием известить, и сказывают они людям всемирную кончину в нынешнем году». Основу их учения составляли выводы о пришествии Антихриста и необходимости добровольной смерти. Они утверждали, что «ныне де настоит в антихристово пришествие комуждо заморитися гладом». Проповедь явно оказалась успешной: «и от их прелести многия мужеска пола и женска, и девическа гладом себя заморили». При этом не все гибли добровольно. Некоторые жертвы, «познав их прелесть, хотели б от них и бежать». Но тут же выяснялось, что спасение невозможно: «они (старцы. – М.П. ) не отпускают и, гладом истомя, живых в гробах и под кельями и в иных местах в ямах погребают, а во свидетельство себе приводят – мы де путь Лукиана мученика проходим» [834]. Образ раннехристианского мученика Лукиана стал единственным доводом, заимствованным старцами – наставниками самосожигателей из старообрядческих дискуссий о допустимости «гарей». Речь, вероятнее всего, идет о св. Лукиане из Самосаты, жившем в 235–312 гг. Он известен как один из ранних христианских писателей и как жертва преследований первых христиан при Диоклетиане, в правление которого Лукиан погиб от голода в антиохийской тюрьме [835]. Возможно, в сознании старообрядцев слились два Лукиана: упомянутый выше мученик и писатель Лукиан – язычник, один из персонажей которого, Перегрин, «чтобы показать свое презрение к гонениям и свое духовное превосходство, добровольно сжег себя на костре» [836].