Array Сборник статей - Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)

Он успокоился: «Ладно, раз вы говорите détrousser … если вы хотите знать мои ассоциации с détrousser … что я могу вам сказать? Бандиты, разбойники…» Затем пациент стал вспоминать истории из своего детства, причем некоторые, свои любимые, пересказывал с упоением. Персонажам, самим историям и прежде всего моим грезам, вызванным в тот момент этими историями, можно было найти замечательное применение для аналитического вмешательства. Однако у меня было ощущение, что все это имеет защитный характер, а настоящая собака зарыта в другом месте, поэтому я не вмешивался. Тем более что к тому моменту моя инвестиция в слово détrousser под влиянием его историй приобрела смысл и стала частью повествования: « détrousseurs de grands chemins» [ «разбойники с большой дороги»]. Точнее, интенсивность инвестиций оказалась перенесена на выражение, взятое из сказок: « La bourse ou la vie» [ «Кошелек или жизнь!»]; оно благодаря близости « Bourse» [кошелька] c « détrousseur» [разбойником], в свою очередь, приводит нас к « Trousse» , а это привело мне на ум формулировку « La trousse ou la vie» [ «Сумочка или жизнь!»]. От « détrousser» в сексуальном смысле моя инвестиция переключилась на риск смерти [ «Кошелек или жизнь»]. Теперь тоска Сержа стала понятной: если защищать свой кошелек [ la trousse – франц. сумочка, косметичка], можно умереть; выбрав жизнь, можно утратить кошелек. Когда же последний символизирует нечто бесценное, имеющее больше символическое значение – и сексуальное, и генитальное, – так же как и оберегающую мать, то никакого приемлемого выхода нет: секс или смерть; мать или смерть. Détroussé [ограбленный], утративший свое имущество, кастрированный, лишенный матери… Я вмешался во второй раз: « Voler la trousse? » [ «Украсть сумочку?»]. Этой формулировкой я подхватывал идею пациента «украсть мое кресло», занять мое место. Мое вмешательство относилось к регистру эдипального репрезентационного невроза. Пациент немедленно воскликнул: «А, я сейчас кое-что вспомнил. Несессер моего отца [ la trousse de toilette ]… нет, его маникюрный набор в чехле. Мне очень хотелось иметь его. Я попросил маму купить мне точно такой же. Я его получил и был очень горд. Однажды мой старший брат попросил его у меня на время каникул. Когда он вернулся домой, он мне его не вернул, утверждая, что набор принадлежит ему! Он украл мой несессер [ trousse ]!!!»

Своим вмешательством я и на этот раз оказался близок к цели. Серж, таким образом, восстановил воспоминание, мнесический след, который подтвердил его эдипальный конфликт: идею «старшего брата как разбойника [ détrousseur ]», тем более что брат был любимцем матери – укравшим кошелек, укравшим мать.

В обычном случае я бы удовлетворился этой прекрасной последовательностью и новым достигнутым уровнем исторической правды. Почему в этом сеансе произошло иначе? Невозможно сказать: аналитик никогда не может сказать объективно, что произошло в лечении, которое он проводит. Как ни странно, моя работа протекала в обычном регистре невроза, но в то же время меня это не удовлетворяло. Сейчас, когда я пишу об этом, ретроспективный взгляд позволяет мне говорить о двух различных регистрах. Во-первых, в ходе этого сеанса я узнал о попытке самоубийства, которую предприняла мать Сержа, когда он был ребенком; это, без сомнения, направило ход моих ассоциаций и послужило причиной моей неудовлетворенности невротическим эдипальным регистром. Во-вторых, на этом сеансе я под давлением эмоционального смятения пришел в особенно обостренное состояние регредиенции , и это укрепило мое убеждение в том, что на заднем плане скрывается, так сказать, «что-то еще», что предстоит обнаружить. Поэтому вместо того, чтобы прислушиваться к словам, я почувствовал их содержание на эмоциональном уровне. Несмотря на замечательное открытие воспоминания о маникюрном наборе отца, мой разум независимо от моей воли продолжил «работать» в регредиентном состоянии. Можно сказать, что я вышел за барьер памяти . Во мне произошло некое развитие. Моя квазигаллюцинаторная инвестиция помещалась уже не в « détrousser» , но и не в « la trousse ou la vie» [ «кошелек или жизнь»]. Я почти покинул территорию вербальных репрезентаций. Вместо слов как таковых, о которых я размышлял, я смог, так сказать, «увидеть», даже более живо и ясно (и это увеличило мое удивление и любопытство), trousse médical [ букв. франц . «медицинскую сумку»], ее форму, ее черный цвет. В определенном смысле можно считать, что в связи с регредиентной регрессией во время сеанса «отцовский маникюрный набор» [ manicure case ] – эдипальная составляющая в истории Сержа, производящая появление третьего, – был преобразован в «медицинскую сумку психоаналитика» [41]. Более того, в игру вступила моя обострившаяся «регредиенция», сообщившая моей «представимости» коннотацию, синонимичную реальности.