Виктор Ильин - Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. Монография

Речь – о ранее очерченном эвристическом комплексе автокаталитических автоморфичных реакций (из «ничего»), позволяющих обнаруживать преимущества в малом и контекстуально их закреплять: дробимые возможности, заявляя превосходство, актуализируются и дивергируются, давая простор новым выказывающим превосходство актуализирующимся и вновь закрепляющимся возможностям (в спонтанной эволюции систем к критическим состояниям).

Кристаллизующийся через естественный отбор порядок всецело раскрывает простую вещественную сущность целесообразности, раз и навсегда утрачивающей флер фидеистичности, версифицируемой harmonia prestabilitada, и приобретающей искомый момент реалистичности, версифицируемой вариационными принципами механики (принцип наименьшего действия, принцип Даламбера-Лагранжа, принцип возможных перемещений), принципами Ле Шателье-Брауна, Вант-Гоффа, Арманда, Эшби, теориями пространственного расположения атомов в молекулах, законами химической кинетики, смещения термодинамического равновесия, биогенетического утверждения жизни, упрочения жизненных форм в растительном (фанерофиты, хамефиты, гемикриптофиты, криптофиты, терофиты) и животном (модификации видовых и внутривидовых форм) мире.

Теоретическое и метатеоретическое изящество такого рода подхода – в чистоте выражений: мир – арена действительности не творца, а актуализации (на основе отсева и закрепления) возможностей – не по сверхъестественному плану, а по естественному преимуществу.

Метафизика – философская методология, – как и наука, – явление не только языковое, но и идейное. Преувеличение, утрирование – приемы негодной методологии, какой выказала себя редукционистско-фундаменталистская методология классической культуры, допустившая крупный идейный просчет в части:

• абсолютизации механической причины;

• телеологизации целевой причины.

Метафора мира как плода предумышленной креации, подрывающей правило ex se natus, берет начало в пифагоровско-платоновском наследии, крепнет в позднем средневековье, раннем Ренессансе (Н. Орем, Н. Кузанский), набирает силу в миропредставлении Лейбница, различающего искусственные и естественные механизмы. Последние в качестве donum dei по высшей предположенности предопределены быть наилучшими – получать воплощение в преследующей цели живой материи.

Возможность такого программного хода напрочь отвергает Кант. Допускаемое Лейбницем в способности суждения отнесение цели к материальному миру, с его точки зрения, неправомерно, – разум утверждает не о том, чтó в природе, а о том, чтó должно утверждать о природе. Скачки в трансцендентное предотвращаются критической регулятивной доктриной компетенций разума, лишающей его конститутивного применения. И все-таки оно практикуется. Практикуется на пространстве трансцендирующего – превозмогающего пределы опыта – умозрения, инициированного будничной логикой фактов человеческого существования.

По проницательному наблюдению Тиллиха, «человек занимает в онтологии преимущественное положение не в качестве такого объекта, который чем – то выделяется среди других объектов, но в качестве такого сущего, которое задает онтологический вопрос, причем онтологический ответ может быть найден именно в его самосознании» 48.

Здесь самое время дать слово Канту: «Как только люди, – утверждает он, – начали размышлять о правом и неправом, во времена, когда они в своем равнодушии еще не замечали целесообразности природы, пользовались ею, не мысля при этом ничего, кроме привычного хода природы вещей, неизбежно должно было возникнуть суждение, согласно которому в конце жизни не может оказаться безразличным, поступал ли человек честно или обманывал, справедливо ли действовал или применял насилие, – пусть даже в течение всей жизни ему, по крайней мере, явно, не было даровано счастье за его добродетели или не подстерегало наказание за его преступления. Казалось, что люди слышат некий внутренний голос, который утверждает, что все должно быть иным; значит, тайно в них было заложено, хотя и смутное, представление о чем-то, стремиться к чему они чувствовали себя обязанными, с чем никак не сочеталось то, что они наблюдали» 49. И далее: «Как бы грубо они ни представляли себе способ, который мог бы устранить такую неправильность… они не могли измыслить другой принцип возможности совместить природу с их внутренним нравственным законом, кроме одного: признать существование высшей причины, правящей миром по моральным законам…» 50. Отрицание всевышнего в физикотеологии соседствует с его утверждением в этикотеологии.