Стивен Хайес - Освобожденный разум. Как побороть внутреннего критика и повернуться к тому, что действительно важно

Предубеждение легко проникает в нас, нравится нам это или нет, поэтому, если мы собираемся бороться с ним более эффективно, нам нужно изменить образ мыслей.

Современный мир требует современных умов.

И я был глубоко удовлетворен, обнаружив, что АСТ может помочь. С самого раннего детства я страдал от жестокости и сильного влияния предрассудков на меня и окружающих. Также я узнал, как жестокость убеждений сказалась на судьбах моих еврейских предков, а впоследствии и на моих детях.

Я знал, что стал свидетелем чего-то важного в тот день, когда в детсадовском возрасте сидел рядом с мамой и смотрел наш маленький черно-белый телевизор, а смешной человек с маленькими усиками выкрикивал непонятные отрывистые немецкие слова, в то время как рев невидимой толпы прерывал его речи. Мама вдруг плюнула на экран телевизора, выключила его и выбежала из комнаты.

Тогда я еще не знал, что этот смешной человечек развязал жестокую войну, которая завершилась меньше десяти лет назад. Я также не знал, что мой дед-немец, охваченный страстью к Отечеству, предупредил свою дочь – мою мать – о молчании об ее «испорченной крови». Я даже не знал, как зовут мою мать. На самом деле она была вовсе не Рут Эйлин Дрейер, как она всегда утверждала, а самая настоящая Руфь Эсфирь. Прошло еще несколько лет, прежде чем я узнал истину: половина моих тетушек и дядюшек по матери умерли в «душевых комнатах», где они толпились не для того, чтобы стать чистыми, а для того, чтобы очистить этот мир от себя.

Грубое предубеждение я впервые обнаружил в друге своего детства Томе. Он просто изрыгал яд по поводу «ниггеров», «макаронников» и «жидов», чему научился у своего отца, в котором все это проявлялось еще хуже. Меня его отношение беспокоило, и из-за этого мы с ним однажды подрались. Это просто казалось мне неправильным.

В то время я мог только сказать, что моей матери это не понравилось бы. В целом его оскорбления не касались лично меня, как мне казалось. Однако тогда я еще не знал, что сам был «жидом», что женюсь дважды, оба раза на латиноамериканках, что усыновлю афроамериканскую дочь. Я не знал, что в конечном итоге буду связан со всеми тремя группами, которые он так ненавидел.

Несмотря на то что я был невысокого мнения о словах своего друга, они запали мне в душу, и это было неприятнее всего. Это открылось в момент, когда мой разум перепрыгнул через десятилетия семейного опыта и подал голос одному жестокому моменту.

Том, еще один мой друг, Джо, и я поехали на велосипедах в боулинг. Мы готовились к игре, и Том как-то странно заметил: «Похоже, идет дождь». Они с Джо ухмыльнулись друг другу и захихикали. Я не понимал, что происходит, – окон, чтобы проверить их слова, не было, а по пути в боулинг небо было безоблачным. «Похоже, идет до-о-ождь», – громко повторил Том, пытаясь подавить смех. Наконец я заметил афроамериканца, шедшего нам навстречу. Тут в голове у меня щелкнуло. Надвигалась черная туча. Дождь. Поняли?

Я был в ужасе и почувствовал легкую тошноту. Но тут же мне пришла в голову мысль, что я чертовски рад, что ребята смеются не надо мной.

Десять лет спустя. Моя первая жена-латиноамериканка и наша трехлетняя афро-латиноамериканская дочь (Камилла родилась у моей жены до того, как мы поженились, и я удочерил ее позже) были в частном бассейне клуба в Салеме, штат Вирджиния, летом 1973 года. Человек, пригласивший нас, член клуба, ушел домой рано, оставив нас еще немного поплавать. Вскоре после его ухода к нам осторожно подошла чопорная женщина с пышными светлыми волосами, одетая в отглаженное хлопчатобумажное платье, какие носили тогда южанки. Она улыбалась, но ее улыбка выглядела вымученно. Оглядев нас троих, она назвала себя секретарем по протокольным вопросам клуба и добавила: «Ваш ребенок довольно смуглый». Сначала я подумал, что она беспокоится, не обгорела ли Камилла на солнце, но ее гримаса, как у Джокера в «Бэтмене», вернула меня в реальность. Нас вышвырнули из бассейна из-за дочери смешанной расы. Нам или, по крайней мере, ей здесь были не рады.

Я не помню никакого чувства гнева – только шок и отвращение, сменившиеся тревожным чувством, что я не смогу защитить мою милую маленькую девочку от подобных вещей.

Еще на двенадцать лет позже. Моя дочь-подросток выглядит обворожительно: она разряжена и собирается на школьные танцы. Она идет ко мне из другого конца комнаты, я вижу ее красивое смуглое лицо, и в голове появляется голос, непрошеный и нежеланный. Слуховой эквивалент ухмылки – фраза Тома, говорящего очень четко: «Похоже, идет до-о-ождь».