Оливер Сакс - Музыкофилия

Здесь я использую слово «заперт» чисто метафорически. Правда, в неврологии используют словосочетание «синдром окружения» для обозначения состояния, при котором больной теряет способность к речи и к любым произвольным движениям, за исключением, быть может, движений глаз вверх и вниз. Такой синдром наблюдают, например, при нарушениях мозгового кровообращения, локализованных на средней линии мозга. У этих больных сознание и интенции полностью сохранены, и если разработать определенный код для слов или букв (например, мигание), то с такими больными можно общаться, хотя и мучительно медленно. Таким способом была «продиктована» самая потрясающая книга на эту тему – «Бабочка в водолазном колоколе». Ее написал французский журналист Жан-Доминик Боби, страдавший синдромом окружения.

Использование внешних побуждений и внутренней стимуляции при паркинсонизме было исследовано А. Р. Лурия в 20-е годы и описано в вышедшей в 1932 году книге «Природа человеческих конфликтов». Все феномены паркинсонизма, считал Лурия, можно рассматривать как «подкорковые автоматизмы». Но «здоровая кора», писал он, «делает больного способным использовать внешние стимулы и создавать компенсаторные механизмы воздействия на подкорковые автоматизмы. …То, чего невозможно достичь прямым волевым усилием, становится достижимым посредством включения необходимого действия в работу других сложных систем».

Если Розали была способна так эффективно воображать себе музыку, что нормализовалась ее ЭЭГ, то почему она не делала это все время? Почему, несмотря на такую способность, она оставалась беспомощной и неподвижной большую часть суток? Больной не хватало того, чего все больные паркинсонизмом лишены в той или иной степени – не хватало способности инициировать ментальное или физическое действие. Произнося, например, «Опус 49», мы инициировали за нее ментальное действие, и пациентке оставалось лишь ответить на внешний стимул. Но она была не в состоянии что-либо предпринять без такого побуждения или стимула.

Айвен Воган, кембриджский психолог, заболевший болезнью Паркинсона, написал эссе о жизни больного паркинсонизмом. (По этому эссе режиссер Джонатан Миллер снял фильм «Айвен», показанный Би-би-си в серии «Горизонт».) И в книге, и в фильме Айвен Воган описывает множество изобретательных стратегий, призванных заставить себя совершать действия, которые он не мог инициировать простым усилием воли. Так, например, проснувшись, он принимался водить глазами из стороны в сторону, пока не натыкался на висевшую на стене картину, изображавшую дерево. Дерево отдавало приказ: «Влезь на меня!» Айвен тут же воображал, как он сейчас взберется на дерево, и вставал с кровати. В противном случае он был не в состоянии выполнить даже это простое действие.

В своем эссе «Ницше против Вагнера» Ницше пишет о поздней музыке Вагнера как о воплощении «музыкальной патологии», отмеченной «вырождением чувства ритма» и «тенденцией к бесконечной мелодии… аморфному музыкальному полипу». Отсутствие ритмической организации в музыке позднего Вагнера делает ее практически бесполезной для больных паркинсонизмом. То же самое верно и в отношении простых распевов и монотонных хоралов, которые, как метко замечают Якендорф и Лердаль, «организованы по высоте звучания и по группам, но не имеют никакой метрической организации».

Мой коллега Джонатан Коул рассказал мне о «фантомных» ощущениях музыканта, парализованного в результате бокового амиотрофического склероза. (Этого музыканта по имени Майкл сняли в фильме «Процесс создания портрета»; в фильме студии «Велком-Траст-Сиарт» были заняты Эндрю Доусон, Крис Роленс и Люсия Уокер). Сначала Майкл, не способный более играть, не мог выносить даже звуков музыки. Но потом, как писал Коул:

«К концу жизни он снова начал слушать музыку, по-прежнему оставаясь парализованным. Я спросил у него, что он при этом чувствует и какова разница между прежним и теперешним – когда он парализован – восприятием музыки. …Он сказал, что вначале это было невыносимо, но теперь он достиг мира и успокоения и может даже шутить о том, что теперь ему не надо каждый день практиковаться в игре. Однако он сказал, что, слыша музыку, одновременно видит и ее нотацию, которая повисает у него перед глазами. Слушая, например, виолончель, он явственно чувствовал, как движутся его руки и пальцы. Он представлял себе, как играет, точно так же, как воображал себе нотацию прослушиваемой музыки. Мы снимали его рядом с виолончелистом и двигали его руками и кистями, стараясь грубо подражать игре, чтобы замкнуть в один круг воображаемое и действительное. В тот момент меня поразила мысль, что сохранить воображаемое ощущение и мнимую способность к движению при невозможности реально чувствовать и двигаться – это намного хуже полной потери чувствительности и центрального паралича. Для музыканта же это, должно быть, тяжело вдвойне. Отделы мозга, отвечавшие за движение и музыку, хотели хоть как-то продолжать играть».