Вячеслав Фаритов - Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

Снимаются не только различия между сословиями, но и устраняется пропасть между природным и культурным существованием. Однако данный момент означает, что дионисийское в наиболее чистой своей форме – в дионисийских празднествах – имеет другую направленность, по сравнению с дионисийским началом, воплотившимся в греческой трагедии. В трагедии посредством искусства трансгрессия интегрируется в сферу целей и задач культурного существования. В дионисийских же празднествах трансгрессия направлена против культуры и искусства: она стремится уничтожить хотя бы на время те плотины, которые ограждают мир культурного человечества от чистого природного состояния. Потребность в аполлоническом искусстве в данной ситуации исчезает: «Что ему теперь картины и статуи? Человек больше не художник, он стал произведением искусства, он сам шествует теперь восторженно и возвышенно, – такими он видел во сне шествовавших богов. Здесь нам явлена художественная мощь уже не единичного человека, но самой природы: благороднейшая глина, драгоценнейший мрамор – человек – подвергается здесь лепке и высеканию». [339]То состояние, которое здесь описывается, уже не может быть представлено как путь культуры. Человек здесь уже не является тем, кто творчески перерабатывает природный материал. Он сам становится материалом, а роль творческой активной силы берут на себя природа и бог Дионис, освобожденный от аполлонических покровов. Человек становится одержимым природой и страшным богом. В таком состоянии, будь оно достаточно продолжительным, он либо погибнет, либо станет богом. [340]Такой экстатический путь абсолютной трансгрессии может быть приемлем в качестве временной разрядки, позволяющей выпустить нереализуемую в культурной жизни энергию. Но в качестве основного способа существования он ведет за пределы человеческого – в данном случае не к сверхчеловеку, но к внечеловеческому.

Пошел ли сам Ницше именно по этому пути? Его безумие и отождествление себя с Дионисом позволяют оставить данный вопрос открытым. Однако можно утверждать, что, по крайней мере, большую часть своей творческой жизни философ искал другого пути – того, который в «Рождении трагедии» был представлен в качестве основной линии движения его мысли. Как было показано выше, он стремился не к абсолютной трансгрессии, не к безвозвратному растворению в дионисийском, но к компромиссу дионисийского мира трансгрессии с аполлоническим миром художественных форм. Это «стремление духа музыки к откровению в образах и мифах» [341]не было до конца реализовано самими создателями греческой трагедии. Возможно, осуществление такой задачи вообще не под силу человеческой экзистенции – и потому сам Ницше, испытав на себе всю мощь дионисийской трансгрессии и не найдя соразмерных этой силе аполлонических образов, погибает.

На наш взгляд, Вячеслав Иванов был не совсем прав, утверждая, что «Ницше увидел Диониса – и отшатнулся от Диониса, как Фауст отвращается от воссиявшего светила, чтобы любоваться на его отражение в радугах водопада. Творческая вина Ницше в том, что он не уверовал в бога, которого сам открыл миру». 1По своему интеллектуальному и духовному складу Ницше не мог сделаться служителем какого-либо одного бога, стать приверженцем какой-либо определенной веры. Он был философом множества перспектив и способов бытия и искал такие пути существования, которые способствовали бы увеличению силы культуры и росту человека. Напротив, то обстоятельство, что в последние годы своей сознательной жизни он стал утрачивать способность «перемещать перспективы» и все больше склонялся к чистому дионисизму, предопределило развязку его собственной трагедии. Во всяком случае, так закончилась жизнь Ницше. На примере собственной экзистенции он показал, что «эта основа всяческого существования, эта дионисовская подпочва мира имеет право проявляться как раз лишь настолько, насколько оно может быть затем преодолено аполлоновской просветляющей силой» [342] [343] («jenem Fundamente aller Existenz, von dem dionysischen Untergründe der Welt, genau nur soviel dem menschlichen Individuum in’s Bewusstsein treten, als von jener apollinischen Verklärungskraft wieder überwunden werden kann»). [344]

Таким образом, философия Ницше оставляет нам задачу: решить вопрос, сколько трансгрессии необходимо допустить в существование, чтобы стала возможной новая художественная иллюзия прекрасной видимости? Эту задачу сочетания дионисийской трансгрессии с аполлоническим миром форм и образов философ с афористической точностью сформулировал в «Так говорил Заратустра»: «Я говорю вам: нужно еще носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос». [345]