Вячеслав Фаритов - Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

Дионисийское как нарушение установленных границ и выход за пределы меры представляет собой святотатство (Frevel). Ницше актуализирует этот момент, ссылаясь на миф о Прометее и разворачивая философское толкование данного предания: «Несчастье, коренящееся в сущности вещей…. противоречие, лежащее в самом сердце мира, открывается им как взаимное проникновение двух различных миров, например, божественного и человеческого («als ein Durcheinander verschiedener Welten, z.B. einer göttlichen und einer menschlichen»), [312]из коих каждый как индивид прав, но, как отдельное существо наряду с другими, неизбежно должен страдать за свою индивидуацию». [313]Итак, дионисийская трансгрессия как святотатство осуществляет – ни много ни мало – взаимопроникновение божественного и человеческого миров, т. е. трансцендентного и имманентного, ноуменального и феноменального. Фундаментальное противоречие бытия – это противоречие всеобщего и индивидуального. Первое представляет собой прерогативу божественного, в то время как удел человека – нести бремя индивидуальности и отграниченности от всеобщего. Такой порядок установлен богом, Аполлоном. Нарушение этого порядка, – попытка человеческого существа прорваться к единому и всеобщему, выйти за пределы установленных границ, – есть преступление, святотатство – с неизбежно вытекающими отсюда последствиями.

Таков философский смысл содержания греческой трагедии. Этот смысл был достаточно точно раскрыт Г. В. Ф. Гегелем: «Наконец, результат трагической перипетии ведет только к тому исходу, что хотя правомерность обеих противоборствующих сторон и подтверждается, но при этом устраняется односторонность их самоутверждения и восстанавливается их нерушимая внутренняя гармония, то состояние хора, когда всем богам одинаково и без изъяна воздается должное. Истинное развитие заключается лишь в снятии противоречий как противоречий , в примирении сил действия, которые в своем конфликте стремились к взаимному отрицанию друг друга». [314]Здесь можно указать на значимое отличие гегелевского подхода к греческой трагедии от ницшевского. Гегель актуализирует снятие противоречий, примирение противоборствующих начал. Путь трансгрессии он не приемлет: «высшая сила, стоящая над отдельными богами и людьми, не может потерпеть существования сил, односторонне утверждающих свою самостоятельность и тем преступающих границы своих полномочий, равно как и существование конфликтов, проистекающих из этого. Фатум вводит индивидуальность в ее рамки и, если она безмерно превознеслась, уничтожает ее». [315]Так, у Гегеля (который был поклонником греческой трагедии не в меньшей степени, чем Ницше, и даже переводил на немецкий Софокла) [316]однозначный перевес получает всеобщее. Индивидуальное должно оставаться в рамках своих собственных границ, что означает отказ от притязаний на самобытийность и признание себя частью высшего целого, одной стороной, существующей наряду с другими. В случае же, если индивидуальное совершит трансгрессию – превысит границы своих полномочий – сила тотальности вернет ее на свое место или подвергнет отрицанию. В этом плане Гегель вполне последовательно отказывает Прометею в статусе нравственного бога: то, что он сделал, не связано с утверждением всеобщего, но обеспечивает лишь торжество индивидуального. [317]

В отличие от Гегеля, Ницше утверждает трансгрессию как героический прорыв индивида за собственные пределы, как прометеевское дерзновение. При этом Ницше не выступает в качестве философа эгоизма и крайнего индивидуализма. Прорыв индивида за рамки установленных границ направлен у него на всеобщее. Гегель утверждает авторитарный и деспотический характер всеобщего, властно подчиняющего себе отдельные индивидуальности. У Ницше индивид сам посредством трансгрессии приходит к всеобщему – и мужественно принимает возникающие из этого страдания: «При героическом порыве отдельного существа к всеобщности («dem heroischen Drange des Einzelnen ins Allgemeine»), при попытке выйти из зачарованного круга индивидуации и самому стать единым всемирным существом («das eine Weltwesen selbst sein zu wollen») [318]это существо на себе испытывает скрытое в вещах изначальное противоречие, то есть ступает на путь святотатства и страданий». [319]Для Гегеля трансгрессия по своему смыслу является синонимом грехопадения, а это означает, что греческую трагедию немецкий классик воспринимает сквозь призму системы оценок Ветхого Завета. [320]Для Ницше трансгрессия есть прометеевская добродетель (die prometheische Tugend). Отсюда Ницше приходит к возможности указать на родство прометеевского начала с дионисийским – оба они трансгрессивны по своему характеру: «Но чтобы при этой аполлоновской тенденции форма не застыла в египетской окоченелости и холодности, чтобы в стараниях предписать каждой отдельной волне ее путь и пределы не замерло движение всего озера, прилив дионисизма время от времени снова разрушал все эти маленькие круги, которыми односторонне аполлоновская «воля» стремилась обуздать эллинский мир». [321]Таково онтологическое значение прометеевско-дионисийской трансгрессии в истолковании Ницше: временное нарушение установленных границ, переход от бытия к становлению выполняет компенсаторную функцию – в том смысле, в каком К. Г. Юнг говорил о компенсаторной функции бессознательного по отношению к сознательной установке. Дионисийское начало является бессознательным культуры, построенной на аполлоническом культе границы и меры.