Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

Социальным аргументом политической экономии Адама Смита были красота и удобства. Это правда, что гуманизм был представлен по существу, свободными личностями, обладающими определенной психологией, преследующими свои личные интересы, соревнующимися друг с другом. Но эти действия, если им позволить функционировать, по мере возможности беспрепятственно создают не только естественный социальный порядок (что ясно из тех искусственных порядков, как наделение аристократов наследственными имущественными правами, обскурантизм, традиция или невежественное вмешательство), но и скорейшее увеличение благосостояния наций — удобства и благополучие и, таким образом, счастье всех людей. Основой этого естественного порядка являлось общественное разделение труда. Можно научно доказать, что существование класса капиталистов, владеющих средствами производства, приносило пользу всем, включая класс рабочих, которые сдают себя внаем членам класса капиталистов, а также можно было научно доказать, что интересы Британии и Ямайки соблюдаются наилучшим образом, когда одно государство производит мануфактурные товары, а другое — сахарное сырье. Потому что увеличение богатства наций произошло благодаря действиям владельцев собственности, частных предпринимателей и благодаря накоплению капитала и могло бьггь доказано, что любой другой метод достижения благосостояния общества должен замедлить его или остановить совсем. Более того, общество, в котором царит экономическое неравенство, является результатом деятельности человеческой природы, что совместимо с естественным неравенством людей и справедливо. Поскольку совершенно отдельно от предоставления наиболее бедным людям лучших условий жизни, чем они имели, оно основывалось на наиболее равноправном из всех отношений, обмене эквивалентов на рынке. Как считает современный ученый, «никто не зависел от благотворительности других, потому что за все, что один получил от другого, взамен он отдавал соответствующий эквивалент. Более того, свободная игра природных сил станет разрушительной во всех случаях, когда отношения не построены на содействии общественному благу»^*

Прогресс, таким образом, был так же естественен, как и капитализм. Убери искусственные препятствия с его пути, которые воздвигло прошлое, и он должен обязательно произойти; было очевидно, что прогресс производства шел рука об руку с искусствами, наукой и цивилизацией в целом. Не подумайте, что люди, придерживавшиеся таких взглядов, были специальными адвокатами имущественных прав бизнесменов. Это были люди, которые верили, что значительное историческое оправдание буржуазного строя в этот период было в том, что для человечества путь вперед шел через капитализм. Сила этого «панглоссианства» заключалась не только в бесспорной способности доказать ее экономические теоремы дедуктивными аргументами на факте очевидного прогресса капитализма и цивилизации XVIII в. Наоборот, капитализм начал спотыкаться не потому, что Рикардо обнаружил противоречия внутри системы, которые предвидел Смит, но потому, что действительные экономические и социальные результаты капитализма оказались не такими успешными, как их предсказывали. Политическая экономия в первой половине XIX столетия стала более мрачной, чем процветающая наука. Естественно, можно было все еще считать, что несчастье бедных, которые были обречены влачить жалкое существование на грани голода или которые (как утверждал Рикардо) страдали от введения машин*, которое все еще должно было составить величайшее счастье большинства людей, которых просто оказалось гораздо меньше,

♦ «Мнение, которое поддерживалось рабочим классом, что использование машин зачастую идет в ущерб его интересам, основано не на предрассудках и ошибках, но оно соответствует верным принципам политической экономии.» «Принщ 1пы...», с. 383.

чем можно было рассчитывать. Но такие факты, а также заметные трудности капиталистической экспансии в период с 1810 по

1840-е гг. охладили оптимизм и подхлестнули критические исследования, особенно в сфере распределения являющейся противовесом производству, рассмотрением которого главным образом поколение Смита и занималось. Политическая экономия Давида Рикардо, шедевр дедуктивной строгости, внесла значительные элементы разногласия в естественную гармонию, на которой ранние экономисты заработали деньги. Он даже подчеркивал сильнее, чем это делал Смит, определенные факторы, которые могли привести двигатель экономического прогресса к остановке, ослабив снабжение его необходимым горючим, таким как тенденция к снижению скорости роста прибыли. Более того, он создал всеобщую теорию стоимости труда, которой нужно было дать ход, чтобы она превратилась в мощный аргумент против капитализма. Тем не менее его замечательное мышление и его страстная поддержка тех практических объектов, сторонниками которых являлось большинство британских бизнесменов — свободную торговлю и враждебность к землевладельцам, — помогли завоевать классической политической экономии более прочное место, чем раньше, в либеральной идеологии. Для практических целей инициативные группы проводников реформ среднего класса в Британии в постнаполеоновский период были вооружены сочетанием утилитаризма Бентама и экономикой Рикардо. В свою очередь значительные достижения Смита и Рикардо, подкрепленные достижениями британской промышленности и торговли, повернули политическую экономию в основном к британской науке, оттеснили французских экономистов (которые совсем недолго делили с ней лидерство в XVIII в.) на менее значительную роль предшественников или помощников, экономис-тов-неклассиков для рассеивания нападающих. Более того, они сделали политэкономию неотъемлемым символом либерального прогресса. Бразилия учредила кафедру по этому предмету в 1808 г. — задолго до Франции, — которую возглавил популяризатор Адама Смита Ж.-Б. Сэй (ведущий французский экономист) и утилитарист-анархист Уильям Годвин. Аргентина едва получила независимость, когда в 1823 г. в новом университете Буэ-нос-Айреса начали обучать политической экономии на основе только что переведенного Рикардо и Джеймса Милля, но не раньше, чем на Кубе, где была открыта кафедра еще в 1818 г. Тот факт, что обьганое экономическое поведение правителей Латинской Америки страшно напугало европейских финансистов и экономистов, не повлиял на их привязанность к ортодоксальной экономике.