Коллектив авторов - Многосторонняя дипломатия в биполярной системе международных отношений (сборник)

«Дневник» Шлезингера отражает последовательное появление все новых и новых очагов самодостаточности и «самоопределения» в мировой политике, которые делали биполярность чисто условным понятием. «Мятеж» титовской Югославии оживил внимание американской дипломатии к балканской проблеме, к Балканам. Буквально за несколько недель до своей гибели Дж. Кеннеди принял И. Тито, нанесшего визит в Вашингтон, и Шлезингер, присутствовавший при встрече, вопреки своему ожиданию увидеть «массивную» фигуру героической личности «нашей эпохи» увидел невзрачного «хозяина преуспевающего супермаркета, ну, скажем, откуда-то из Акрона, штат Огайо» [1116]. Шлезингер в связи с возросшим удельным весом югославской проблематики как части изменившейся картины мира особо останавливается на различиях в отношении роли идеологии между послом в Белграде Кеннаном и линией госдепартамента. Первый ставил объем американской помощи в прямую зависимость от идейной уступчивости югославов, фактически, от полного избавления их от советского влияния, а его патроны из госдепартамента считали такой подход контрпродуктивным, полагаясь больше всего на финансовые вливания без предъявления каких-либо условий, на самопроизвольный рост антисоветизма в Венгрии, Чехословакии, Польше и Румынии. В конечном счете, этот маневр увенчался успехом, вылившись в распространении еврокоммунизма и евросоциализма в их различных национальных формах [1117]. Фактически, это стало шагом, утверждает Шлезингер, к отслоению Восточной Европы от Советского Союза и дрейфа ее в сторону НАТО [1118].

Чтение «Дневника», Шлезингера, его оценки ключевых моментов послевоенной истории, их преломление в сознании крупнейшего историка и одновременно непременного участника (в разных ипостасях) политических баталий разных лет позволяет лучше увидеть главные тенденции в эволюции лево-либеральной исторической мысли США. Об этом уже говорилось в ряде статей [1119]. Ее характерной чертой становилось понимание холодной войны не как противостояния двух сверхдержав, столкновения национальных эгоизмов Москвы и Вашингтона, подкрепленных военной мощью и экономическими ресурсами, а как пространства времени, расщепленного на множество форм, участников, возникающих региональных центров силы, международных организаций и т. д. Холодная война провела демаркационные линии не только по согласованным победителями пограничным линиям, но и внутри социумов, общественных структур, сложившихся территориальных объединений и т. д. Признание мировоззренческого и культурного раскола мира, складывание «неприсоединившихся» альянсов и просто отдельных субъектов мировой политики, сошедших с колониальной орбиты и необязательно тяготевших к полюсам возникшей новой мировой системы, стало приметой восходящего потока в западной историографии. А. Тойнби еще в 1947 г. писал о конкурентной борьбе США и СССР за «влияние на то подавляющее большинство человечества, которое не является ни коммунистическим, ни капиталистическим, ни русским или западным, но живет сейчас в тревожном мире, на ничейной земле…» [1120]. Этот тезис Тойнби можно проиллюстрироваь опытом Финляндии, подписавшей в 1948 г. соглашение с СССР, гарантировавшее не вступление ее в союзы с третьими странами, враждебными Советскому Союзу [1121].

Самым последовательным сторонником концепции холодной войны как пространства времени является известный английский историк Эрик Хобсбаум [1122]. В Европе размежевание между вчерашними союзниками после 1945 г., пишет он, четко определилось благодаря оккупационным зонам. Даже о разделе Берлина удалось договориться, хотя обе стороны не были довольны достигнутым соглашением. Но ситуация вне пределов Европы, продолжает Хобсбаум, складывалась совершенно по иному, за исключением Японии, которую США оккупировали, пренебрегая всеми остальными союзниками [1123]. Она приняла неожиданные и оригинальные формы вопреки самым разным давлениям извне и даже в пику им. «Проблема состояла в том, – продолжает Хобсбаум, – что конец старых колониальных империй был предсказуем и в действительности уже в 1945 г. неизбежен на азиатском континенте, но будущая ориентация новых постколониальных государств оставалась совершенно не ясной. В этой зоне соперничество сверхдержав за поддержку и влияние в ходе всей холодной войны продолжалось… Однако вскоре в “третьем мире“ сложились все предпосылки для международной стабильности. Очевидно, что большинство постколониальных стран, относясь враждебно к Соединенным Штатам и их блоку, оставались некоммунистическими государствами, в реальной жизни даже крайне некоммунистическими в их внутренней политике и “неприсоединившимися“ (т. е. не входили в советский военный блок) в своей международной политике. Коротко говоря, “коммунистический лагерь” не показал ни малейших признаков существенной экспансии между китайской революцией и 1970-ми годами. Но к этому времени коммунистический Китай уже не входил в него» [1124].