Коллектив авторов - Многосторонняя дипломатия в биполярной системе международных отношений (сборник)

В русле концепции пространства времени строит свои рассуждения о холодной войне, ее происхождении, мотивации участвующих сторон, победителях и побеж денных еще один авторитетный на Западе современный британский историк Нейл Фергюсон. Но делает это в несколько отличной от Хобсбаума системе координат и манере. В последней своей большой работе, озаглавленной им «Война мира. Конфликт ХХ века и упадок Запада» [1133], он рассматривает холодную войну и противостояние двух сверхдержав не обособленно, а как неотъемлемую часть «века организованного насилия – глобальной Столетней войны», которая не закончилась и в наше время. В результате такой проекции на передний план у Фергюсона выходит поднявшаяся вместе со Второй мировой войной «новая волна насилия, которая накрыла Ближний Восток и Азию и была обозначена историками эфемистически термином деколонизация. Гражданские войны и раздел территорий покрыли шрамами Индию, Индокитай, Китай и Корею». Но этим пожар на мировой периферии не закончился: «В конечном счете междоусобные войны переросли в войны между государствами при участии коалиции, возглавляемой США и коммунистическим Китаем. Таким образом, две сверхдержавы вели войну по доверенности. Театры глобального конфликта изменились, из Центральной и Восточной Европы и Маньчжурии – Кореи они переместились в Латинскую Америку, Индокитай и черную Африку» [1134].

Следовательно, холодная война предстает у Фергюсона (в отличие от Хобсбаума) преимущественно не как результат чуть ли недоразумения между двумя сверхдержавами (а именно США и СССР), а как продукт подготовленного всем предшествующим развитием взрыва насилия, войны всех против всех на почве этнических противоречий, экономической волатильности мира и упадка империй. Фергюсон ради убедительности предложенной им теории предлагает считать резонным определение характера Второй мировой войны, данное Германом Герингом, как «великой расовой войны» [1135]. Вполне логичным для такого строя мыслей является и вывод о сосредоточении всех опасностей, очагов насилия не там, где сверхдержавы вели дуэль между собой, раздувая гонку вооружений, соревнуясь в экономических достижениях и ведя подрывную пропаганду друг против друга, а там, где не было никакого «длинного мира», где постоянно велась подлинная война за верховенство одних над другими, где гибли сотни тысяч человек и решался вопрос – какой главный вектор выберет ее Величество история. Упадок Запада, полагает Фергюсон, предопределен нарастающим потенциалом сопротивления этой третьей силы отсталости и зависимости от «передовых» стран, растративших свое влияние в противоборстве в Большом конфликте и упустивших из поля зрения реальный самоток глобальных процессов, возникновение новых центров притяжения экономических инициатив и систем ценностей.

В порядке осмысления динамики отрезка исторического времени, терминологически определяемого как холодная война (которая в действительности не была холодной), Фергюсон выдвигает следующий тезис: «Правда о холодной войне состоит в том, что на большой территории южного полушария Соединенные Штаты сделали так же мало для свободы, как и Советский Союз для освобождения (Европы. – В.М.). Американская политика включала в себя не только защиту западноевропейских демократий (Италия, Франция, Западная Германия), которые Советы бесспорно пытались изо всех сил подчинить себе, но она также поддерживала диктаторские режимы в таких странах, как Гватемала, где коммунизм – иногда реальный, иногда воображаемый – был отражен путем массовой резни мирных граждан. А это означает, что так называемый “долгий мир” (термин, предложенный Джоном Гэддисом для обозначения дипломатического противостояния США и СССР после 1945 г. – В.М.) холодной войны был всего-навсего подарком только для американского и советского народов и тем, кто им был близок в Северном полушарии. Для большей части людей на земном шаре никакого такого мира не существовало. Вместо того они сталкивались с реалиями Третьей мировой войны, войны, которая разгорелась на почве такого же множества этнических конфликтов, как и ранее в периоды Первой и Второй мировых войн. Это была война, в которой к концу 1960-х годов Соединенные Штаты по всем признакам терпели поражение» [1136].

Рассуждения Фергюсона не безупречны и с точки зрения общей теории мировых войн ХХ в., и с точки зрения того места, которое занимали в их происхождении этноконфликты наряду с другими мегафакторами – геополитическими, идеологическими и социокультурными. Однако его понимание происхождения и природы холодной войны как сплетения доминант, но с преобладанием национализма над стратегическими интересами сверхдержав в послевоенном мире представляется нам вполне обоснованным и по-своему аргументированным [1137]. Однако новая волна национализма, поднявшаяся после окончания Второй мировой войны, не отменяла того влияния на всю мировую обстановку раскола Большой коалиции, который привел к «атомной дипломатии», Фултонской речи Черчилля о «железном занавесе», Берлинским кризисам, гонке вооружений и особому ощущению близости и неотвратимости открытого военного столкновения. В одной из своих последних статей, опубликованных в 2010 г., Фергюсон явно преувеличивает самостоятельное значение фактора национализма, якобы сделавшего великие державы уже в начальный период холодной вой ны заложниками своих прихотей и создавших предпосылки их ослабления и, в конечном счете, упадка [1138].