Илья Будрайстскис - Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России

В этой схеме 1917 год не содержит ничего принципиально нового и сводится к уже известному паттерну: как и сегодня, в прошлом мы также обнаруживаем козни соседних стран, нравственные силы внутреннего сопротивления, подвергаемое опасности тысячелетнее государство. Из этого сочетания может и должен быть извлечён подлинный духовный «смысл» революционной коллизии, недоступный самим участникам событий, но ретроспективно известный каждому нынешнему российскому чиновнику: революция – часть нашей истории, которая не должна никогда повториться. Такова практическая истина, которую правительство рекомендует усвоить в 2017 году. Именно в этом заключается «объективная оценка» русской революции, к которой призывал в своём ежегодном обращении к российскому парламенту Владимир Путин в декабре 2016 года [66].

На первом же заседании утверждённого президентом официального комитета столетия революции в январе 2017 года бывший спикер парламента и член руководства правящей партии «Единая Россия» Сергей Нарышкин недвусмысленно обозначил эту антиреволюционную миссию современной России:

В целом ряде стран в последние годы осуществляется импорт т. н. революционных технологий и цветных революций, которые всегда приносят вслед за собой кровь, смерть граждан, разрушения и бедствия для тех стран, которые стали жертвами подобных экспериментов. Но в генетической памяти российской нации живо представление о цене Революции и ценности стабильности [67].

Сам состав комитета, в который, наравне с академическими функционерами, вошли публичные фигуры как либерального (например, журналисты Николай Сванидзе и Алексей Венедиктов), так «патриотического» лагеря (такие, как режиссёр Никита Михалков и писатель Сергей Шаргунов), был призван зафиксировать его как место общественного «примирения» вокруг уже навсегда лишившегося своего политического значения события революции. Эта позиция была ясно сформулирована Шаргуновым (который также является депутатом парламента от Коммунистической партии):

Давайте видеть историю нашего отечества страшной, кровавой, трагической, но великой. Давайте видеть, что наше государство есть, и оно будет развиваться дальше. И с этой верой в Россию мы должны встречать эту важную дату [68].

Условные стороны «примирения» в такой модели полностью девальвируют собственные политические позиции в акте верности своей стране. В этом отношении показательна несчастливая судьба одного из знаковых проектов официального юбилея – памятника «примирения», который, согласно первоначальному плану, должен был открыться в Крыму в ноябре 2017 года. Проект памятника представлял собой колонну, на вершине которой находится статуя «России», а слева и справа преклоняют колени соответственно солдаты Красной и Белой армии времён Гражданской войны. Однако само присутствие фигур противоборствующих сторон в проекте монумента оказалось слишком «тёплым» для общей «холодной» тональности официальной исторической политики: накануне установки памятника в Севастополе местные сталинисты, представлявшие себя наследниками победившей революции, провели ряд акций протеста, а проект так и не был реализован [69]. Само напоминание о противостоянии (пусть и форме его «снятия») пробудило политические эмоции, само право на которые должно было быть полностью исключено в рамках официального юбилея, манифестирующего патриотическое единство.

Художественные выставки, также включённые в правительственный план, гораздо лучше соответствовали задаче «деполитизации» революции. Величественной неподвижности исторического государства в этом случае соответствует вечность самого искусства, понимаемого в классических терминах «прекрасного», дистантного по отношению к хаосу разнонаправленных политических интересов. Так, в Государственной Третьяковской галерее была представлена выставка «Некто 17-й», конструирующая автономную по отношению к революции линию истории русского авангарда. Куратор выставки Ирина Макар отмечала, что:

Если посмотреть на 1917 год, то окажется, художники о революции совсем не думали. А вот когда она произошла, то художники авангарда стали её использовать… 1917 год для русской живописи был каким-то итогом, точкой, окончанием свободного десятилетия [70].

Другим знаковым художественным событием в рамках официального юбилея стала выставка «Строители нового мира», посвящённая II Конгрессу Коминтерна летом 1920 года [71]. Конечно, сам Конгресс был лишь поводом для того, чтобы сосредоточить внимание зрителя на знаменитой картине Исаака Бродского, изображающей первый день заседания Интернационала. Торжественное полотно нейтрального салонного профессионала Бродского – это рассказ о причудливых формах, в которых порой отражается текучее гомогенное время. Эти формы наследуют друг другу, тогда как их содержание произвольно, недостоверно и принадлежит лишь короткому моменту. Вечность государства (как и вечность искусства) здесь господствует над случайными политическими обстоятельствами. И если по своему содержанию Коминтерн в современной России был бы, вероятно, запрещён как экстремистская организация, то как форма – он остаётся частью «нашей истории», парадоксальным выражением raison d'etat в определённый момент времени.