Илья Будрайстскис - Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России

В своей статье «В Каноссу», опубликованной в программном сборнике «Смена вех» 1921 года, один из его авторов, Сергей Чахотин писал: «история заставила русскую “коммунистическую” республику, вопреки её официальной догме, взять на себя национальное дело собирания распавшейся было России, а вместе с тем восстановление и увеличение русского международного удельного веса» [77]. Более того, по мнению «сменовеховцев», сама победа революции осуществила внутреннюю необходимость русской истории, преодолев «пропасть между народом и властью». Её высокой трагической ценой, по мнению Устрялова, «оплачивается оздоровление государственного организма, излечение его от длительной, хронической хвори, сведшей в могилу петербургский период нашей истории» [78].

Сквозь зигзаги политики большевиков, обусловленные противоречием между коммунистической идеологией и реальностью, Устрялов увидел торжество «разума государства», проявляемого по ту сторону права. Фактически приближаясь к известному понятию «чрезвычайного положения», сформулированному Карлом Шмиттом, Устрялов рассматривал русскую революцию как своего рода триумф духа государства через попрание его буквы [79].

В каждом шаге, который большевики старались рассматривать как вынужденный – ограниченном признании рынка через НЭП или временном отказе от мировой революции во имя «социализма в одной стране» – «сменовеховцы» видели закономерность и неизбежность. «Ленин, конечно, остаётся самим собою, идя на все эти уступки, – писал Устрялов. – Но, вместе с тем, несомненно, “эволюционирует”, т. е. по тактическим соображениям совершает шаги, которые неизбежно совершила бы власть, враждебная большевизму. Чтобы спасти советы, Москва жертвует коммунизмом» [80].

Большевики, взяв бремя государственной власти и рассматривая её как опасный с моральной точки зрения инструмент, сами оказались им инструментализированы. Их революционная практика, предпринятая извне государства, пыталась подчинить его задачам антигосударственного и освободительного морального порядка. Но диктатура пролетариата постепенно свелась к качеству диктатуры бюрократии над пролетариатом. Под воздействием обстоятельств, средство одержало победу над целью. Можно сказать, что революционное кантианство (действие вопреки обстоятельствам) большевиков проиграло консервативному гегельянству, представленному сменовеховцами (то есть, новые революционные власти подчинились духу национального государства вопреки своим произвольным намерениям).

Важно, что «сменовеховцы» не капитулировали, признавая историческую правоту новой власти, а, напротив, открыто говорили о том, что она сама вынужденно капитулирует перед своими собственными принципами. Они были не просто попутчиками, но носителями иных убеждений, воплощённой «правдой классового врага», необходимой для оценки собственных сил в поворотный исторический момент.

Анатолий Луначарский характеризовал «сменовеховцев» как людей «из более или менее правого лагеря, т. е. отнюдь не заражённых нелепыми демократическими предрассудками», которые «поднялись даже в эпоху своей контрреволюционной работы до настоящей широты общественной и государственной мысли». Они увидели, что большевики «не только не растранжирили Россию, но и за совершенно ничтожными исключениями объединили территорию бывшей империи в виде свободного союза народов» [81].

В такой открытости перед вызовом «сменовеховства» было нечто большее, чем инструментальный политический расчёт. Это было ясное сознание большевиками возможности своего Термидора, победы обстоятельств над принципами, политики над моралью. Герои русской революции, пытаясь предсказать судьбу, часто примеряли на себя одежды французской революции. Более того, 1917 год осуществлялся, исходя из знания о трагедии 1794 года, – знании о расколе между «данным и сущим», между представлением революции о её нравственной цели и действительным трагическим поражением.

Революция против обстоятельств

Возможность появления Сталина – пролетарского Бонапарта, как самоотрицания революции и возрождения старого тиранического государства в новой, подавляющей своей тотальностью форме, – была частью осознанного морального решения большевиков в момент, когда они решили овладеть государственной властью.

Ход событий 1917 года стал не только вызовом старому миру, но и социал- демократическому движению в его прежнем виде, – движению, которое представляло себя в качестве инструмента реализации исторических законов. С момента создания II Интернационала, провозгласившего марксизм своей официальной доктриной, социал- демократы опирались на ясную прогрессистскую телеологию, в которой социалистический характер революции определяется необходимыми и неизбежными предпосылками. Общественный переворот должен быть подготовлен объективными обстоятельствами и стать разрешением противоречий, которые содержит в себе капиталистический способ производства.