Порядок в беспорядке
Настоящим результатом уже давно свершившегося примирения революции и её противников явилось само российское государство. Это была «третья сила, которая в этой вой не не участвовала» – «историческая Россия, которая возродилась из пепла». Согласно утверждению министра культуры Мединского, большевики, вопреки собственным антигосударственным установкам:
Были вынуждены заниматься восстановлением разрушенных институтов государства, борьбой с региональным сепаратизмом. Благодаря их тяге к государственному устроительству на их стороне оказалось больше сильных личностей, чем на стороне белых. Единое Российское государство стало называться СССР и осталось почти в тех же границах. А спустя 30 лет после гибели Российской империи совершенно неожиданно Россия оказалась на вершине своего военного триумфа в 1945 году [72].
Эта декларация воспроизводит главный консервативный тезис о революции, впервые прозвучавший более 200 лет назад – о несоответствии самосознания революции её действительному значению. Консервативные мыслители были убеждены в способности увидеть скрытое от непосредственных акторов революции её подлинное содержание, определяемое божественным Провидением, метафизической национальной судьбой или исторической необходимостью. Такая способность, по выражению Жозефа де Местра, «восхититься порядком, господствующем в беспорядке» [73], помогала разглядеть в каждой победившей революции её неотвратимое самоотрицание.
Де Местр с удовлетворением писал:
Все чудовища, порождённые Революцией, трудились, по-видимому, только ради королевской власти. Благодаря им блеск побед заставил весь мир прийти в восхищение и окружил имя Франции славой, которую не могли целиком затмить преступления революции; благодаря им Король вновь взойдёт на трон во всём блеске своей власти и, быть может, даже более могущественным, чем прежде [74].
Если де Местр относил «порядок беспорядка» к пока неявленному божьему промыслу, то Алексис де Токвиль находил его в воспроизводстве революцией тех форм организации, против которых она, казалось бы, была направлена. Французская революция «породила новую власть, точнее, эта последняя как бы сама собою вышла из руин, нагромождённых Революцией» [75]. Согласно Токвилю, убрав всё отжившее, революция завершила дело создания централизованного бюрократического государства, начатое абсолютизмом Бурбонов.
Следуя логике Токвиля, можно сказать, что существующая сегодня французская республика через преемственность и развитие государственных форм в равной степени наследует и Старому порядку, и свергнувшей его революции. Пропасть между ними является не более, чем элементом революционной мифологии, разделяющей нацию. Революционное сознание представляет из себя иррациональную веру в способность людей своим сознательным усилием отвергнуть старый греховный мир и воплотить живущее по совсем иным законам Царство Божие на земле. Нация, расколотая революцией, может осознать свою общую продолжающуюся историю и преодолеть внутреннее разделение лишь тогда, когда сообща похоронит разрушительную революционную религию. В этом духе накануне 200-летнего юбилея, последователь Токвиля, историк Франсуа Фюре призвал к завершению Французской революции через прощание с порождёнными ей иллюзиями. История революции не завершена, пока живёт созданная ей политическая традиция, основанная на мифе [76].
Вполне в соответствии с этим консервативным подходом, в сегодняшней России ментальное завершение Гражданской вой ны и революции возможно через полный отказ от заблуждений, которые двигали их участниками. Отвержение революционной амбиции создания нового мира способно открыть нам подлинный смысл событий столетней давности, разглядеть невидимые за туманом самосознания эпохи контуры тысячелетнего государственного организма. На пути к «исторической России»
Тезис Мединского о «третьей стороне» революционной коллизии – «исторической России» – победа которой в результате воплотилась через советское постреволюционное государство – сегодня, пусть и в бюрократически- вульгарном, упрощённом виде, наследует представлениям течения «сменовеховцев» 1920 гг. Его идеологи – такие, как Николай Устрялов и Юрий Ключников, – также видели в Советской России продолжение и развитие тысячелетнего русского государства, логика которого оказалась глубже и сильнее интернационалистической перспективы большевиков.
Читать дальше