Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Адриан Петрович, как звали старика, и сам был замечательным писателем, автором рукописи «Записки лакея», которой Л. Н. Толстой восхищался в последний год своей жизни. Он встречал меня в Москве и теперь узнал.

– Куда же вы это едете? – осведомился он.

Я рассказал ему свою историю. Узнав о требовании железнодорожников, Новиков произнес:

– Погодите, я переговорю с ними!

И, действительно, подошел к группе кондукторов и мастеров, в которой оказались его знакомые, так как и сам он когда-то служил кондуктором на железной дороге, и о чем-то переговорил с ними. Результат этих переговоров оказался чудодейственным: через две-три минуты мне было сообщено, что повреждения в моем вагоне не столь существенны и что вагон отцеплять не будут. Свисток, благодарное пожатие руки «доброму гению» из славной новиковской крестьянской семьи, – и поезд тронулся…

Разумеется, нетрудно было по отъезде догадаться, в чем состояло повреждение оси яснополянского вагона: очевидно, что не столько ось, сколько радетели о ее состоянии нуждались в «смазке». Признаюсь, сначала-то мне это и в голову не пришло!..

Дальше по дороге никаких приключений уже не было, и вещи из хамовнического дома благополучно доехали до Москвы, чтобы занять свои прежние места в том же доме.

Восстановление внутреннего убранства хамовнического дома, в котором я никогда не бывал при жизни Льва Николаевича, не по воспоминанию, а лишь по плану, доставило мне огромное удовольствие: совершенно пустые доселе комнаты, одна за другой и постепенно облекались плотью и кровью.

Вот – разостлан ковер, стали на свои места персидская тахта, изящный стол с мраморной крышкой, кресла, пуфы, поднялись на двери портьеры, – и передо мной – гостиная.

Широкий диван у стены, перпендикулярно к нему поставлен длинный стол под белой скатертью, на столе – самовар, голубые фарфоровые чашки, сахарница, в противоположном углу – овальный стол красного дерева, окруженный креслами, на нем – шахматная доска с расставленными шахматными фигурами, двое бронзовых настенных канделябров со свечами, вдоль стен – стулья красного дерева, и мы – в зале-столовой Толстых.

Две постели окружаются старинными ширмами красного дерева, в простенках между окон вырастает такое же старинное зеркало, розовые портьеры на двух дверях сообщают неожиданный уют комнате, – это – спальня Льва Николаевича и Софьи Андреевны.

Дом оживал.

Помню, первые впечатления от неожиданно воскресшего прежнего вида комнат дома делил со мною тогдашний «комендант» здания Толстовского музея юноша-студент В. А. Жданов, позже кандидат филологических наук и научный сотрудник музея. Как обычно, я почти все делал своими руками и нуждался в minimum’е посторонней помощи. В. А. Жданов и, кажется, еще один служащий музея и оказывали мне эту помощь. Интеллигентный и чуткий юноша восхищался вместе со мною возникавшими перед нами, по мере продвижения нашей работы вперед, картинами постепенно оживавшего и наряжавшегося старого толстовского дома.

Некоторые предметы еще отсутствовали, не были разысканы, не могли быть переданы из Ясной Поляны. Кое-что пришлось заменить копиями. Так, овальный стол красного дерева в зале был получен мною из бывшей квартиры друга семьи Толстых графа Д. А. Олсуфьева в Мерзляковском переулке: квартиру эту долго занимали «товарищество по изучению и распространению творений Л. Н. Толстого» и лично председательница этого товарищества А. Л. Толстая. Потом они отказались от квартиры, и вещи надо было «спасать». Вот я и «спас» стол в хамовнический дом. Рояль для зала подарила семья одного «толстовца», покидавшая Москву [108]…

Ровно через год после открытия Толстовского музея в новом помещении (на Пречистенке), а именно 20 ноября 1921 года, то есть в 11 годовщину смерти Льва Николаевича, торжественно открыт был и «Дом Льва Толстого» на ул. Л. Толстого. В помещении было натоплено, тепло, уютно. Толпы гостей и посетителей переходили из комнаты в комнату, слушали объяснения и с интересом осматривались кругом, знакомясь с обстановкой жилища и с домашним бытом великого человека. Впервые вся Москва, то есть каждый желающий, проникали в запертый и замкнутый до тех пор дом Толстого.

Когда я находился с публикой в бывшей комнате дочерей Льва Николаевича во втором этаже – комнате с очень низким потолком и с осевшей балкой, – Александр Иванович Сумбатов-Южин, директор Государственного академического Малого театра, огляделся вокруг, покачал головой и произнес: