Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Вот как учил с тех пор «братец» Иван Колосков.

Англичане поинтересовались, были ли среди «трезвенников» отказы от воинской повинности и, узнав, что были как при царском строе, так и после, стали расспрашивать об отказах вообще. Им рассказали подробно об отказах в период мировой войны, о приговорах к каторге, об амнистии «отказавшихся» после Февральской революции, об издании декрета Совнаркома от 4 января 1919 года, о деятельности Объединенного совета религиозных общин и групп, о самоотвержении и героической смерти многих «отказавшихся» и т. д.

В свою очередь Клиффорд Аллен, не только отказывавшийся сам, но и руководивший течением «отказывавшихся», сообщил, что в Англии, протестовавшей против введения общеобязательной воинской повинности, за время мировой войны было 30 000 отказов от воинской повинности, из них 6000 – без согласия на замену военной службы какими бы то ни было обязательными работами. Сам он принадлежал именно к этой группе радикальных и наиболее последовательных противников военной службы.

Клиффорду Аллену был задан вопрос: справедливо ли было напечатано в одной русской газете, будто бы он, приехавши в Россию, сказал в одной речи, что хотя он и отказывался от военной службы в Англии, но он пошел бы служить в Красной армии. Молодой англичанин заявил, что он этого не говорил. Он написал по этому поводу опровержение в газеты, но не знает, было ли оно напечатано.

– Правда, – добавил Клиффорд Аллен, – для меня является сложным вопросом, как должно поступать советское правительство по отношению к полякам, начавшим нынешнюю войну, но все-таки, если бы я был русским и желал помочь советскому правительству, то я не пошел бы на войну, а помогал бы советской власти в другой области, – например, в экономической.

От воинской повинности разговор перешел к трудовой повинности. Русские выразили мнение, что только добровольный труд имеет нравственную, да и практическую тоже, ценность. Интеллигенты, которых выводили на очистку от снега железнодорожных путей и на другие тяжелые работы, показали себя очень плохими работниками. Не лучше ли было бы использовать их непосредственно по их специальности?

Но в те времена трудовая повинность была жестокой необходимостью. Необходимость эта миновала, как только экономическое положение Советской Республики улучшилось.

Зашел разговор о других сторонах русской жизни: о положении крестьянства (тут коснулись и разделявшейся Толстым теории «единого налога» Генри Джоржа), об «огосударствлении» кооперации, о монополизации классиков литературы, в том числе Толстого, и т. д. Не обошлось и без критики некоторых нововведений.

– Мы не имеем оснований жаловаться на новый режим, – говорили присутствующие, – потому что мы лично, скорее, не потеряли, а выиграли от революции. Если же мы указываем на некоторые недостатки советского строя, то потому, что отсюда можно вывести ценные духовные уроки. Нет у нас и никаких оснований желать возвращения старого порядка. Но то, что мы говорим о теперешней жизни России, вытекает из нашего общего убеждения, что никакой внешний режим сам по себе не может сделать людей счастливыми. Необходимость работы каждого человека над самим собой остается всегда в полной силе. Отсюда вытекает и то, что внутреннее достоинство человека как такового не должно нарушаться и оскорбляться никем, ни под каким предлогом, и что человек никогда не может быть средством к достижению каких бы то ни было целей, а только – самодовлеющей целью…

Англичане, между прочим, задали вопрос о том, как смотрят единомышленники Толстого на вопрос о блокаде и считают ли они, что снятие блокады улучшит положение России. К практическому ответу на этот вопрос «толстовцы» просто оказались не готовыми, но один из них, – помнится, это был именно В. Г. Чертков, писавший к англичанам о снятии блокады, – ответил, что если нам, то есть России, будут делать добро, то из этого добра ничего, кроме хорошего, выйти не может.

В связи с вопросом о международных отношениях, англичанам указано было на ту «наилучшую форму интернационализма», которая заключается в разнообразных мирных отношениях между народами вне политики. Например, – говорили друзья Толстого, – английские квакеры находили возможным, отнюдь не вступая в политические споры, распри и несогласия, проявлять в переживаемую Россией революционную эпоху истинно братское отношение к русскому народу: они много и плодотворно работали по призрению детей-сирот, по устройству детских трудовых колоний, снабжали русских детей сухим молоком английского производства, тратили в России как денежные средства, так и личные силы, – и перед такой формой взаимного международного общения можно только преклониться.