Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

«…Тот, в ком личное тщеславие играло, быть может, некоторую роль тогда, когда вы впервые отправили его в тюрьму, в настоящее время проникнут совсем иным духом. Вы ему дали случай осязать в его собственной жизни единство всего того, что делает человека сильным, свободным и искренним. Вместе с тем вы заставили его почувствовать и единство всего того, что наиболее вечно в жизни мира. Вы создали из него несокрушимую силу в разрастающейся борьбе против всего того, что удаляет от свободы как отдельные личности, так и различные классы и народы», – писал Клиффорд Аллен Ллойд-Джорджу.

«Толстовцы», и я в том числе, смотрели на Клиффорда Аллена как на героя.

Кроме Клиффорда Аллена, еще два члена английской делегации приняли приглашение Чертковых: философ Бертран Рассел, тоже, как и Аллен, антимилитарист, выступавший с лекциями против войны и подвергавшийся тюремному заключению за это, и миссис Сноуден, жена рабочего, парламентского деятеля и позднее министра финансов в первом кабинете Макдональда, особенно интересовавшаяся постановкой дела детского воспитания в советской России. С русской стороны в приеме гостей и в общей беседе участвовали: супруги Чертковы, П. И. Бирюков с женой, А. П. Сергеенко, К. С. Шохор-Троцкий, В. А. Молочников, М. В. Муратов, глава трезвенников И. Н. Колосков, я и еще двое-трое друзей дома.

Англичане приехали к Чертковым в Лефортово на машине. Несколько домочадцев, в том числе и я, выбежали к ним навстречу. Гости шли по двору от ворот к крыльцу. Не помню, кто указал мне фигуру Клиффорда Аллена. Это был одетый в серую пиджачную пару, среднего роста, стройный изящный молодой человек. На худом бритом лице его, овеянном мечтательностью, играла легкая, мягкая улыбка. Он шел с непокрытой головой. Из всех членов делегации меня интересовал только Аллен. Я не видел никого другого.

Подчиняясь «толстовским» обычаям и привычке («Толстовцы» любят целоваться», – говорил Максим Горький), я кинулся к молодому английскому единомышленнику с объятиями. Клиффорд Аллен с удивлением откинулся назад. Но я все-таки обнял и поцеловал его.

Воображаю чувства англичанина: на Западе и особенно в Англии даже близкие друзья ограничиваются при встречах крепким рукопожатием и приветливым взглядом, а тут, в этой «азиатской» Москве, какой-то совершенно незнакомый молодец в красной рубахе (о, горе! – я действительно был в тот день в красной рубашке) лезет на вас с растопыренными руками и стремится влепить вам свой ненужный поцелуй!.. С сочувствием Клиффорду Аллену вспоминаю сейчас о моем тогдашнем порыве.

Помнится, только в кабинете А. К. Чертковой (самой большой и опрятной комнате в доме), где происходила беседа, поздоровался я с другими гостями. Трех членов английской делегации сопровождали еще два лица: итальянский журналист коммунист Артуро Каппа (я его знал, познакомившись с ним у В[алентины] Г[екторовны] Д[олгиной], выходившей меня от тифа) и переводчик. Услуг последнего, впрочем, не понадобилось, поскольку за перевод взялся сам В. Г. Чертков.

Беседа началась с того, что когда англичанам представили, в числе других, «главу течения трезвенников» И. Н. Колоскова, то они заинтересовались этим течением, и В. Г. Чертков довольно подробно должен был рассказать гостям о деятельности «братца» Колоскова по пропаганде трезвости и об общине-коммуне «Трезвая жизнь».

– Каковы основные положения вашего мировоззрения? – спросили англичане у И. Н. Колоскова.

– В настоящее время я разделяю мировоззрение Льва Николаевича Толстого, – ответил последний.

Как известно, раньше Колосков был православным. Впервые он заявил своим последователям – скромным московским ремесленникам, спасенным им от пьянства, – о своем переходе от православия к мировоззрению Л. Н. Толстого на собрании в день Рождества Христова, 25 декабря 1917 года, в большом зале на Хапиловской улице, где его слушали до 500 человек:

– Прежде я верил так, как верят все православные, и так учил вас, но в настоящее время я уже не могу так верить, не могу верить, что Христос родился от Духа Святого, а не от мужа. Если Бог справедлив, если есть любовь, то не может быть, чтобы одного своего сына, Иисуса, он заставил родиться от духа, без мужа и без материнских страданий, а других своих детей он обрекал бы на рождение, соединенное со страданиями. Поэтому я теперь признаю, что Иисус родился, жил и умер так, как и все люди. Я не могу теперь верить в такого Иисуса, в какого верят православные, еще и потому, что вера в такого Иисуса привела их к попам, пушкам и войнам, а Иисус проповедовал, что у нас не должно быть ни попов, ни пушек, ни войн и никакого человекоубийства. Раньше были попы с нами, кабаки с нами, водка и вино с нами, а теперь мы здраво смотрим и нам кажется смешным, чтобы поп мог превратить просфору в тело Христово и коньяк Шустова в кровь Христову… Познакомившись с сочинениями Льва Николаевича Толстого и других мыслителей, я подвинулся разумом вперед и отказался от ложной веры. Толстой толкнул меня вперед, а теперь я и вас толкаю вперед – к разуму, к Богу, ко Христу.