Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Затем выступил еврейский раввин Мазэ, симпатичный улыбающийся старичок, который заявил, что Бог не может быть предметом диспутов, потому что вера в Бога есть дело чувства, и верующего человека нельзя разубедить в его вере никакими доказательствами.

Следующим взял слово представитель Христианского студенческого кружка евангелик В. Ф. Марциновский, бывший преподаватель гимназии, человек умный и умеющий умными словами защитить свою веру. Он произнес большую и, видимо, искреннюю речь в пользу религиозного отношения к жизни, но открыл Луначарскому свое слабое место: обожествление Христа и веру в него как в искупителя.

После Марциновского говорил молодой священник Калиновский, один из деятелей только что выступившей на общественную арену «Живой церкви» [100]. Маленького роста, с короткими волосами и с одними усами, без бороды, Калиновский, так сказать, всем своим видом являл тип модернизированного священника. Ни слова не говоря об отживших, суеверных церковных представлениях, он обосновывал свою защиту веры в Бога на мнениях древних, языческих мудрецов: Симонида, Сократа и др. Это была тактика, к которой потом прибегали, собственно, все решительно «духовные лица» и представители православия на религиозных диспутах: не рискуя, не смея защищать перед современной аудиторией свою веру, они распространялись обычно лишь в духе самых общих, почти «толстовских» рассуждений о религии.

Кстати, Калиновский лично, как мне о нем рассказывали, едва ли вообще во что-нибудь верил. Это был тип попа-карьериста и даже материалиста, если не в философском, то в житейском смысле. Он «любил жизнь», в смысле погони за самыми низкими удовольствиями и наслаждениями. Общие знакомые не раз сталкивались с ним в ночных ресторанах и кабачках.

Далее выступил бывший секретарь Л. Н. Толстого Н. Н. Гусев. Он, между прочим, указал Луначарскому, что духовное самосознание человека стоит в полной независимости от явлений материального мира. Луначарский или не понял, или не хотел понять мысль Гусева, потому что в заключительном слове обвинял «толстовцев»… в равнодушии к окружающему их миру. Моя, мол, хата с краю, ничего не знаю!

После Гусева предоставлено было слово мне. Я прежде всего указал на свойственную многим интеллигентам ошибку А. В. Луначарского, состоявшую в смешении отживающей, церковной и истинной, разумной религии. Первую, разумеется, следует отвергнуть, но для чего отвергать вторую? «Люди возлюбили тьму более, нежели Свет, – привел я слова Евангелия, – потому что Свет обличает их». Да, религиозные люди не способны были бы к тем преступлениям, к тем нарушениям законов нравственности, к которым легко и свободно прибегают люди нерелигиозные, не считающие для себя обязательным считаться с требованиями совести. Вот отсюда и проистекает отрицание Бога. Если бы мы верили в Бога как закон добра и любви, то не было бы тех ужасов, которые наполняют нашу жизнь. Вера сообщает силу людям. Почему стал возможен декрет от 4 января 1919 года? Потому что победила сила веры простых, безоружных людей из народа, отказывающихся от военной службы по религиозным убеждениям. Революционное правительство Ленина и Луначарского склонилось перед силой веры этих людей и только им одним во всем Союзе предоставило неслыханную льготу: не служить.

Публика, внимательно прислушивавшаясь к прениям, встречала дружными аплодисментами каждого из выступавших.

Луначарский приступил к заключительному слову. Слово это развилось в большую и блестящую с внешней стороны речь, полную сарказма по адресу защитников Божества. Разумеется, оратор по-прежнему отвергал все формы религии. Мазэ он ответил, что нельзя на одном только чувстве основывать веру в Высшее Существо. Вячеславу Иванову – что желаемое еще не может считаться сущим. Не трудно ему было ответить и Марциновскому о бессмысленности веры в Бога-Сына, своей смертью «искупающего» перед Богом-Отцом наши прегрешения. Но надо сказать, что А. В. Луначарский все время, намеренно или невольно, сбивался в сторону критики церковного понятия Божества, Бога-Творца, Отца всего сущего. «Благодарю тебя, папаша! – восклицал оратор по адресу Бога. – Сам же создал меня в теле, бедным, слабым грешником, а потом наказываешь за это!..» (Аудитория весело смеялась – Луначарский знал, чем ее взять.) Мне докладчик возразил, что если, действительно, жестока борьба между людьми, то надо все же помнить, что борьба эта представляет только временное явление. «Мы, коммунисты, – сказал он, – стремимся тоже к тому, чтобы в будущем государство, как форма жизни, исчезло».