Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Вдруг двое граждан, один – высокий, элегантный, с остроконечной седой бородкой и в пышном белом галстуке бантом, другой – маленький, чернявый, еврейского типа, – входят в комнату, где я работал.

– Какой прекрасный зал! – слышу я возглас.

Это были два художника-академика: Л. О. Пастернак и скульптор И. Я. Гинзбург. Нечего и говорить, что я их с почетом встретил, показал весь музей и с величайшим вниманием прислушался к их указаниям и замечаниям, – впрочем, весьма снисходительным. А как дорого было нам троим, хотя и разным людям разных поколений, обменяться при этом полными любви и нежности воспоминаниями о незабвенном, несравненном и навсегда ушедшем от нас Льве Николаевиче!..

С сочувствием следило за тем, как вырастал на Пречистенке обновленный музей, и правление Толстовского общества (впрочем, давно уже не собиравшееся), и, в частности, его председатель Н. В. Давыдов. Последний уже примирился с тем, что музей перешел к советскому государству: чем дальше, тем яснее становилось и для него, что нигде и никогда не было еще правительства, которое с той же щедростью поддерживало бы все научные и художественные учреждения и предприятия, равно как выяснилось, что отныне ни отдельному лицу, ни кружку лиц было бы совершенно не под силу содержание «в частном порядке» целого института.

К сожалению, Николай Васильевич в течение долгих месяцев был прикован к постели тяжелой болезнью и сам не мог посещать пречистенского особняка, но его интересовали все стадии моей работы, так что, навещая его, я должен был обо всем подробно ему рассказывать.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Работа по пересозданию Толстовского музея затянулась, ни много ни мало, на десять месяцев. Она была закончена как раз к 10-й годовщине смерти Л. Н. Толстого, то есть к 20 ноября 1920 года. В этот день и состоялось торжественное открытие музея.

Накануне музей посетил официально, по поручению Отдела по делам музеев, член коллегии отдела Т. Г. Трапезников – с целью проверки, с художественно-декоративной и научной точки зрения, произведенной мною экспозиции. Кроме одного неудачно повешенного портрета, все оказалось в порядке.

Этот канун открытия музея напомнил мне детские впечатления от канунов великих праздников – Рождества или Пасхи. В пустынных нарядных залах музея царил образцовый порядок. Свеженатертые паркеты лоснились. Прекрасные художественные произведения глядели на вас со всех сторон. Косяки дверей прятались под изящными зеленовато-серыми шелковыми портьерами. Прелестная ампирная мебель придавала много уюта помещению. Повсюду пахло хвоей, которой украшены были некоторые уголки музея… Доканчивались последние запоздалые работы… И у меня было торжественное, радостное чувство внутреннего удовлетворения от разрешения большой, трудной задачи.

На следующий день, за час до открытия музея, в кабинете хранителя, на антресолях, состоялось заседание правление Толстовского общества. Увы, на нем председательствовал уже не Н. В. Давыдов, скончавшийся 26 мая 1920 года, а С. Л. Толстой, товарищ председателя общества. Повестка заседания состояла всего из двух пунктов: краткого сообщения моего об окончании работ по переустройству музея и выборов нового председателя общества.

По окончании моего доклада выступил вернувшийся к тому времени из Швейцарии и проживавший в Москве П. И. Бирюков, мой предшественник по должности хранителя музея, едва ли не единственный из стоявших близко к Л. Н. Толстому его единомышленников, которому не «претила», как и мне, работа в Толстовском музее. Преисполненный, как всегда, доброжелательности и благородства, Павел Иванович в торжественной форме отметил исключительный прогресс в деле развития музея и ту долю участия, какой посчастливилось мне содействовать этому прогрессу.

– В самом деле, – говорил Бирюков, – правление заседает сегодня в собственном, прекрасном здании Толстовского музея, вместо тесной квартиры на Поварской улице. Коллекции музея сильно выросли, новая экспозиция очень интересна, приглашены новые сотрудники. Вся работа по перевозке, расширению и полному переустройству музея произведена в сравнительно очень короткий срок и притом произведена Валентином Федоровичем единолично. Он один делал, таким образом, для дела развития музея больше, чем все Толстовское общество в целом!

Да простится мне нескромность, которую я, может быть, проявляю, приводя здесь слова П. И. Бирюкова. Не знаю, чего в них было больше – правды или дружеского преувеличения, но не могу не сознаться, что искренно был тронут ими.