Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

В нижнем этаже морозовского особняка оказалась большая несгораемая кладовая со сводчатым бетонированным потолком и с толстыми металлическими огнеупорными, устроенными по системе несгораемых шкафов дверью и внутренними ставнями двух небольших окон. Дверь в кладовую до наступления Октябрьской революции была заперта – шестью внутренними замками, отпиравшимися и запиравшимися лишь в особой, секретной последовательности. Вскрыть или взломать эту дверь снаружи оказывалось невозможным. Для того чтобы проникнуть в запертую кладовую, революционные власти должны были сломать выходившую из кладовой в коридор печь и воспользоваться как входом образовавшимся таким образом в стене отверстием. И только после этого, уже изнутри, взломана была огнеупорная и упорная дверь: разворочена в нескольких местах внутренняя металлическая стенка и вырезаны замки. Стальные лохмотья торчали из проделанных в двери дыр, – это походило на бумажный экран, кем-то прорванный в нескольких местах ударами кулака…

Говорят, в кладовой было много драгоценностей, вывезенных подлежащими учреждениями. Но и в описываемое время в ней оказался еще колоссальный сундук, не менее полутора саженей в длину и полутора аршин в вышину, наполненный коврами, двусторонними шелковыми гардинами с солидной внутренней прокладкой из прекрасной шерстяной материи и тому подобной рухлядью. Эту-то рухлядь и имел в виду Бартрам. Мы получили разрешение воспользоваться частью ее для музея, и с тем же художником Бартрамом я выбрал то и столько, что и сколько нужно было музею не только для обивки мебели, но и для изготовления портьер на двери в главных залах.

Отмечу здесь, что через год или полтора и сама несгораемая кладовая морозовского дома перешла в ведение Толстовского музея. Мне пришло в голову выпросить ее у Отдела по делам музеев для устройства в ней архива рукописей Л. Н. Толстого. Иначе кладовая пропадала без употребления, а мысль о том, что музей помещается в деревянном доме, не давала мне покоя, и я хотел пока хотя бы ценнейшее, то есть подлинные рукописи великого писателя, перенести в помещение, совершенно защищенное против опасности пожара, да и кражи тоже. Благодаря отзывчивости деятелей отдела и в особенности С. А. Детинова, который с величайшим вниманием и сочувствием следил за делом переустройства и расширения музея, удалось найти специалистов-мастеров, исправивших разрушенную дверь и восстановивших систему замков. Нашлись и средства для оплаты этой весьма сложной и недешевой операции. Пришлось, между прочим, снимать обе массивные, тяжелые половинки двери с петель и отвозить их для ремонта в специальную мастерскую… В результате оказалось, что, может быть, ни один московский архив не имел в то время такого прекрасного и столь отвечающего его целям помещения, как архив рукописей Л. Н. Толстого при Толстовском музее.

С несгораемой кладовой для Толстовских рукописей занятным образом связывается у меня воспоминание о знаменитом художнике М. В. Нестерове. Какой-то милой улыбкой из прошлого представляется мне кратковременное сближение с немного чудаковатым и замкнуто-ворчливым, но в то же время сердечным и искренним Михаилом Васильевичем. Не помню, как мы встретились впервые. Не помню, сам ли М. В. Нестеров или кто-нибудь по его поручению вел со мной предварительные переговоры о принятии на временное хранение в несгораемой кладовой Толстовского музея одной его картины: она по сюжету не отвечала духу времени, и Нестеров опасался, как бы, при обнаружении картины в его мастерской, она не была конфискована или уничтожена, – страх, без сомнения, напрасный, но волновавший старика-художника.

Картина в огромном рулоне была привезена на Кропоткинскую, 21, самим Нестеровым с молодым художником, его учеником (не был ли это один из братьев Кориных, которые как раз тогда были очень близки с Нестеровым?). В их присутствии я уложил рулон, даже не развертывая его, в колоссальный морозовский деревянный сундук для тканей и драгоценностей. Там он и пролежал года два. И только перед моим отъездом за границу Нестеров, с тем же молодым художником-помощником, явился снова, чтобы забрать свою драгоценность. Тут он решил посмотреть, как сохранилась картина, и, кстати, показать ее мне. Картина, длина которой простиралась до трех метров, если не более, а ширина до двух метров, была развернута на полу кладовой и ярко освещена электричеством. Это было великолепное, многотрудное и вдохновенное нестеровское создание, символизировавшее старую Россию.