Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

И она вдруг расплакалась, в то время как товарищ ее хранил полное молчание и не вмешивался в наш спор.

Я не очень тронулся слезами похитительницы бюста, но все же смягчил свой тон и заявил, что у меня вовсе не было намерения оскорблять кого бы то ни было, словами же о спекуляции я хотел только сказать, что спекуляция всегда возможна вокруг столь ценного предмета, как мраморный бюст.

– Повторяю, это бюст находится на учете в Отделе по делам музеев, а так как он вам не принадлежит, то я и не позволю его вывезти отсюда!

Кавалер и дама переглянулись, пошептались и… освободили из петли злополучного «Давида». Не прощаясь со мной, они покинули тамбур подъезда, сели на свой воз с вещами и отъехали со двора, с тем чтобы уже никогда не возвращаться. Бюст был спасен. Помещение Толстовского музея, наконец, освободилось от посторонних квартирантов.

Теперь надо было озаботиться перевозкой всех коллекций и всего имущества Толстовского музея, – копии «Астаповской комнаты» с искусственными стенами – декорациями, мраморных, бронзовых и гипсовых скульптур, картин и рам с фотографиями, мебели, шкафов, витрин, книг, рукописей и т. д., и т. д. – из старого помещения на Поварской улице в новое на Пречистенке. Как поднять все это? Где взять транспорт? Отдел по делам музеев, именно в то тяжелое время, был слабоват по этой части. Заставлять ремонтно-строительное отделение штаба округа проделывать новую и притом совершенно не относящуюся к нему сложную и трудную операцию перевозки было невозможно. Удалось, однако, снова воспользоваться помощью со стороны.

И тут опять не помню, кто именно информировал меня, но только я узнал, что вполне достаточные транспортные средства имеются в распоряжении управления делами Совета народных комиссаров. Управляющим же делами Совнаркома состоял, как мы уже знаем, В. Д. Бонч-Бруевич, человек исключительно доброжелательный и чтущий Толстого.

Решив, что Бонч (как его называли в домах Черткова, Горбунова-Посадова и Страхова) не откажется помочь Толстовскому музею в его нужде, я обратился к нему.

Действительно, едва выслушав меня, В. Д. Бонч-Бруевич тотчас же заявил о своей готовности предоставить в распоряжение Толстовского музея транспорт Совнаркома, – только не грузовые машины, которых было мало и которые были заняты, а лошадей.

– Вам ведь все равно?

– Совершенно все равно!

– Вот и прекрасно!..

И Бонч-Бруевич разъяснил, что я должен отправиться на Поварскую улицу, в дом Государственного коннозаводства (учреждение это, впрочем, в то время носило уже другое название), и там обратиться к заведующему конской базой Совнаркома тов. Струкову, с которым и договориться обо всех подробностях перевозки имущества Толстовского музея в новое помещение. Сам же он обещался предварительно позвонить Струкову по телефону и распорядиться, чтобы тот предоставил в мое распоряжение нужное количество подвод.

Горячо поблагодарив доброго Владимира Дмитриевича, я через день-два отправился к тов. Струкову. Нашел его на заднем дворе прекрасного старинного здания Коннозаводства (ныне в нем помещается Институт мировой литературы при Академии наук СССР и музей А. М. Горького), можно сказать, в «лошадином царстве», среди конюхов, конюшен, стаек, кругов для «проводки» лошадей и т. д. Я уже по фамилии заподозрил в т. Струкове обладателя «голубой крови» (в Тульской губернии были помещики Струковы), – и наружность моего нового знакомого как будто подтвердила это предположение. Высокий, стройный, с длинными, висящими книзу чуть седеющими усами и бритым подбородком, Струков выглядел типичным «старым гусаром», хотя бы и в отставке. Одет он был в длинную черкесовку из мягкой шерстяной коричневой ткани, перетянутую в талии серебряным пояском, и в барашковую шапку – «кубанку». Движения – неторопливые, жесты – властные.

Любезно поздоровавшись со мной, т. Струков подтвердил, что получил от Владимира Дмитриевича указания насчет предоставления нескольких подвод в распоряжение Толстовского музея. Он заявил, что даст мне на несколько дней – на столько, на сколько потребуется, – две или три парные подводы. Условились о первом дне перевозки.

Вернувшись, я срочно занялся «разрушением» Толстовского музея, то есть разборкой Астаповской комнаты, опустошением всех витрин, шкафов, стен, упаковкой и т. д. К сожалению, состав технических служащих музея в то время был явно недостаточен. Трое людей, из них один – старик, другой – мальчик лет 15, все – какие-то слабосильные и нерасторопные. Поднаняли, помнится, еще одного или двух помощников со стороны, но и этого было мало, так что и на мою личную долю, кроме административной работы, пришлось еще много физической, даже через голову. А там последовала перевозка – с погрузкой всего имущества на длинные, большие телеги и с разгрузкой этих телег на Пречистенке. Заморил нас меркуровский мрамор на гранитном постаменте – «Л. Н. Толстой на смертном одре», – чуть ноги себе не изуродовали, хотя и воспользовались дополнительно помощью кучеров из конской базы. Доставила много хлопот двухсаженная гипсовая статуя Толстого, дар клоуна Дурова музею, которую можно было, однако, разделить для погрузки на телеги на три части. Замучила громоздкая и сложная декорация Астаповской комнаты… Все это – неизвестный широкой публике «мильон терзаний» музейных работников, неблагодарная часть нашего ремесла, дающаяся, однако, подчас при неблагоприятных условиях очень, очень тяжело, съедающая силы и остающаяся в памяти. Оттого и упоминаю о ней.