Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

«…Вечер. Я – в зале. Напились чаю. Лампы тихо, желто горят. На стенах и на потолке – неровные пятна теней. Софья Андреевна села за работу у круглого – красного дерева – стола. Массивная Юлия Ивановна приютилась скромно, съежившись, у самовара.

Маленькая кожаная кушеточка Льва Николаевича, на которой я лежу свободно, обнимает мои плечи. И в ней чудится его непосредственная, дорогая близость.

Грузинский играет на рояле «Дон-Жуана», подряд всю оперу. Две новые стеариновые свечи высятся по бокам нот.

Сверху на меня смотрит толстовский портрет работы Репина, за ним опять Репин и Крамской: Татьяна и Мария Львовны, молодыми, очаровательными девушками, – очаровательными каждая по-своему, то блеском, то мягкой глубиной. Прямо – старинные венецианские зеркала. Налево – родовые портреты: Трубецкая, Горчаков, Толстой-дед, Волконский – прежний владелец Ясной Поляны, он же Болконский из «Войны и мира».

А звуки льются!..

Я закрыл лицо руками и почувствовал ту совершенно фантастическую сказку, в которой я живу, я – маленький кузнечанин».

«Ах, как хорошо сейчас был на могиле Льва Николаевича!

Тепло, хоть и середина октября. Солнышко светит ярко, но мягко, по-осеннему.

Сырость теплая блестит на жердочках скамеек, на остатках полузасохшей короткой зеленой травки.

Опавшие сухие рыжие листья светятся насквозь.

Я сидел на лавочке в правом углу – любимое мое место. Налево, за длинными черными стволами дубов, в глубине леса синеет освещенный солнцем туман. И тихо, светло, грустно.

Кругом – ни души.

Никто не прошел, не проехал.

Только собаки, сидя с высунутыми языками за оградкой, поджидали меня…»

Осенью 1913 года, живя в Ясной Поляне, я получил любопытное письмо от Ильи Львовича Толстого.

В письме этом сообщалось, что известный московский благотворитель и меценат А Шахов (отец безвременно скончавшегося в 1877 году от чахотки талантливого историка западных литератур доцента А. А. Шахова) заинтересовался судьбой старого дома родителей и дедов Льва Николаевича. Дом этот, в котором родился и сам Лев Николаевич, стоял когда-то в Ясной Поляне между нынешним главным домом и флигелем Кузминских (они оба служили для него только флигелями) и в 1854 году был продан Львом Николаевичем, нуждавшимся в деньгах на издание солдатского журнала, тульскому помещику Горохову. Горохов дом разобрал, перевез его за 25 верст в свое имение Долгое и там снова восстановил. На месте старого, роскошного барского особняка в Ясной Поляне выросла красивая рощица, и Лев Николаевич, стариком, указывал, бывало, на вершину одной лиственницы и говорил: «Вот здесь я родился!» Шахов выразил готовность выкупить обратно у нынешних владельцев старый толстовский дом и поставить его на прежнем месте в Ясной Поляне. Илья Львович был в восторге от этого – на мой взгляд, весьма сомнительной ценности – плана и просил меня как можно скорее съездить в Долгое, осмотреть дом и сообщить как о его состоянии, так и о согласии или несогласии владельцев на его продажу.

Найдя проводника, я отправился верхом в Долгое. К величайшему моему удивлению и сожалению, толстовского, или гороховского, дома на месте не оказалось. Он был сломан и разобран за какие-нибудь месяц-два до моего приезда местными крестьянами, которым и принадлежал. Дерево наполовину было уже сожжено в крестьянских печах, а кирпич, из которого сложен был первый этаж, тоже распределен по дворам. Крестьяне понимали, что дом, связанный с памятью о Толстом, имеет особую ценность, собирались устроить в нем школу или больницу и, как оказалось, посылали даже по этому поводу ходоков к А. Л. Толстой, предлагая Толстовскому обществу купить дом. Но до Толстовского общества предложение это не дошло. Александра Львовна хотела сначала сама осмотреть дом и все собиралась съездить в Долгое. Собиралась, собиралась, да так и не собралась. Крестьяне изверились, что из их готовности пойти навстречу «людям культуры» что-нибудь выйдет и в конце концов распорядились обветшавшим и отягощавшим их своим ненужным бытием домом по-своему.

Обо всем этом я узнал от симпатичного местного священника, любезно принимавшего меня со своей молодой женой и угостившего чаем в своем уютном, светленьком и чистеньком домике.

Взглянув на остатки фундамента дома, где родился Лев Николаевич, я по холмам и долам тульской веси отправился со своим поводырем обратно в Ясную Поляну, откуда и написал И. Л. Толстому, что перевозить Шахову из с. Долгого в Ясную Поляну уже нечего.