Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Мне смешно было, что вы в вагоне своим пеньем очаровали какого-то батюшку и что он советовал вам не зарывать таланта.

Ну, прощайте, пишу ночью, как обычно мне, все спят, тишина и грохот поезда, ворвавшийся в это ночное безмолвие. Передайте мой поклон вашей матушке и сестре, вам желаю всякой радости».

(Ясная Поляна, 28 мая 1914 г.)

«Дорогой В. Ф., где вы? Что вы? Вернулись ли из своего любимого и дорогого Кузнецка? Нагляделись ли на дикие пионы и на красоту гор и сибирской природы? На ваше последнее письмо я вам еще не ответила, потому что вы уезжали из Томска, а теперь, верно, уже вернулись, и я жду известий от вас и описания ваших путешествий.

У нас в Ясной жизнь очень полна и шумна, и подчас я пугаюсь, что чувствую себя за все и за всех ответственной, а не ошибиться ни чем, поддерживать со всеми хорошие отношения и приглядываться к жизненным требованиям, желаниям и невзгодам всего многочисленного населения Ясной Поляны подчас трудно, и мне не по годам и не по силам. Лева, как всегда, очень изменчив в своем настроении: то уныл и во всем разочарован, а то и доволен и весел, – но всегда неудовлетворен. Дети и Дора очень милы, на все радуются, живут полной жизнью, и мне так приятно, что я слышу весь день вокруг себя детские голоса и новую молодую жизнь. Особенно все любят ездить купаться. На Воронке построили великолепную купальню, вода чистая, место красивое, и все учатся плавать, всякий стараясь выучиться раньше других. Смех, крик, веселье непрерывное.

Сегодня день рождения моей Саши, и все ездили к ней на шоколад в трех экипажах (два прислала она). Пиши шампанское, ели пироги, фрукты, конфеты, гуляли и все остались довольны. Видела там Белинького. Он, бедный, получил обвинительный акт. Что-то будет! Очень его жаль, такой он тихий и добрый. У Чертковых был доктор, Беркенгейм, советует Гале осенью ехать за границу. Мотька (жена Димы. – В. Б.) тоже что-то нездорова; а будут ли они жить в Москве, как предполагалось, или останутся в Телятинках, Белинький не знает.

У нас все время была страшная засуха, и только вчера выпал дождь. Засуха погубила много всякой растительности и способствовала пожарам. Семья Левы пробудет до 9 июля, а потом приедет моя сестра Кузминская с мужем.

…Ну, вот и кончаю письмо. Интересного мало сообщила вам. Никого у нас не было, ничего не случилось. О вас все вспоминаем и все вам кланяются. Ждем вас домой».

(Ясная Поляна, 18 июня 1914 г.)

Меня ждали «домой». И я, действительно, возвращался всегда в Ясную Поляну из своих поездок как домой.

Я не побоялся привести здесь несколько отрывков из писем вдовы Толстого. Подлинные документы имеют иногда неотразимую прелесть и убедительность. Мне хотелось, чтобы с этих страниц прозвучал голос самой Софьи Андреевны. Читатель видит, как прост, непритязателен и человечен этот голос, как нескладно было делать из Софьи Андреевны демона (неблагодарная работа В. Г. Черткова). На самом деле это был живой, сердечный, открытый, друживший со счастьем и много страдавший человек, человек, знавший жизнь и понимавший людей, человек с обычными человеческими достоинствами и недостатками, такой, как вы и как я, не требовавший для себя лично от жизни слишком много, ревниво охранявший благополучие семьи, однако – привязанный к ней не одними только материальными узами, женщина, ревниво хранившая память о муже-гении, радовавшаяся детям, природе, искусству.

Неужели же нельзя было избегнуть трагического конфликта с нею? А если она и согрешила, то неужели не было и нет ей прощения? Не верю, не могу верить в это.

Между прочим, за время вторичного пребывания в Ясной Поляне мне довелось оказать Софье Андреевне маленькую услугу, помогши ей проредактировать второе издание книги «Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», о которой она упоминала в письме ко мне от 28 сентября 1913 года. Первое издание этой книги редактировал А. Е. Грузинский, но крайне небрежно: даты были перепутаны, целый ряд лиц и названий оказался необъясненным. Просидевши с Софьей Андреевной несколько вечеров, я внес необходимые поправки и добавления в редакционную работу Грузинского. Об этом не упомянуто ни на обложке, ни в предисловии издательницы ко второму изданию – и, пожалуй, по праву, потому что вполне отвечать за его редакцию я все же не могу: Софья Андреевна своим упорством и желанием где только можно при случае доконать Черткова, страшно мешала мне. Не понимала она и того, что многое, что было ей лично хорошо знакомо и казалось совершенно естественным, требовало особых пояснений в примечаниях. Благодаря этой несвободе инициативы, я мог лишь до некоторой степени подчистить работу Грузинского.