Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

К этому и прибавить больше я ничего не могу.

Письмо это, поверь, я написал не для того, чтобы еще увеличивать ту тяжесть, которую ты, наверное, носишь в душе как следствие всех последних событий, а для того, что, с одной стороны, не мог не высказать тебе того, что думаю и чувствую, с другой – чтобы советовать тебе и надеяться, что ты впредь будешь осторожнее и не будешь ставить себя и других в невозможные фальшивые положения, подобные тому, которое только что еле-еле, с большим грехом, распуталось.

Прости, если не умел лучше все это высказать.

Любящий тебя…»

Чертков – Булгакову

«Телятинки, 7 марта 1914 г.

Валентин Федорович,

Очень благодарю тебя, что ты приготовил для возвращения мне книги, находящиеся на моей ответственности и взятые тобою в мое отсутствие, за которыми я теперь и посылаю. Ты меня тронул и обрадовал, когда при первой моей просьбе об этом как будто понял наши взаимные отношения и обязательства в этом деле и сразу согласился на мою просьбу.

Что касается до остального содержания твоего письма, то раз ты считаешь возможным так безжалостно и безапелляционно осуждать человека за то, что он поступил по своей, а не по твоей совести, и делаешь это, даже не потрудившись сначала узнать от него самого, какие у него при этом были побуждения и вообще каких он взглядов и убеждений на этот вопрос, – то я не стану оправдываться перед тобой.

Если нельзя ожидать настоящей справедливости от организованных судов, несмотря на то что они никогда не постановляют своих приговоров, предварительно не предоставив даже самому мелкому воришке возможность сказать слово в свою защиту, то какую же справедливость можно ожидать от тех людей, которые, не спросивши никаких объяснений у обвиняемого, не то что приговаривают его к какому-нибудь внешнему наказанию, но, что гораздо жесточе и больнее, вторгаются в чужую душу и распоряжаются там, как у себя дома, оскорбляя и топча ногами то, что человек сознает в себе самого сокровенного и святого?

А с каким легким сердцем ты это делаешь, видно уже из того, что в твоем небольшом письме имеется целый ряд ошибочных утверждений о моих поступках, словах и мыслях, не говоря уже о том, что все оно основано на полном незнании и непонимании ни действительных требований моей совести, ни вообще того, что происходило и происходит в моей душе.

Если в таком отношении к человеку-брату заключается христианство или следование учению Толстого, то избави Бог человечество от такого христианства и от такого толстовства.

За то, что ты так откровенно высказался мне, я тебе искренно благодарен: это гораздо лучше, чем осуждать человека за спиной или даже таить в своей душе то, что имеешь против него».

Булгаков – Черткову

«7 марта 1914 г.

Дорогой Владимир Григорьевич,

В том своеобразном «самосожжении», которое было устроено в Телятинках, ничего хорошего ни при каких условиях, по моему мнению, быть не может. Скажу более: не только хорошего, но и безразличного.

Того, что есть у тебя в душе, кроме высказывающегося тобою мне и другим, я, конечно, знать не могу. Раз ты утверждаешь, что, сжигая книги, действовал на основании «самого сокровенного и святого», что есть в твоей душе и что я будто бы вытоптал ногами, то мне остается только сожалеть, что ты оставил меня и других в неведении относительно этого «самого сокровенного и святого», понудив тем не менее привести в исполнение угодный тебе поступок.

Те же фактические данные, на основании которых написано мое письмо, я предварительно проверил, сколько мог, внимательно. И потом, ведь главным намерением моего письма было желание указать тебе на опрометчивость двух твоих поступков: 1) упоминания в заявлении властям об окрестности, 2) обещания уничтожить книги, когда эти книги с большой опасностью уже были развезены по разным местам и когда, следовательно, обещание твое касалось целого ряда лиц, имевших вполне законное нравственное право отказаться и от выдачи книг для сожжения, и от обратной их перевозки. – Одним словом, не суд над тобой и не упреки были целью моего письма, а предупреждение и надежда, что подобная несомненная опрометчивость с твоей стороны впредь места иметь не будет. (Конечно, мне бы не надо было ни предупреждать, ни надеяться, если бы я не считал, что наше с тобой дело – общее.)

Во избежание недоразумения, припишу еще здесь, что я отдал тебе книги единственно из дружеского и товарищеского сочувствия тебе в том действительно трудном и, казалось, безвыходном положении, в котором ты очутился и из которого я не хотел мешать тебе выйти тем единственным путем, какой ты видел в уничтожении книг.