Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Добавить хочу о наружности Алексеева. Одет он был, что называется, просто, но прилично: черная пиджачная пара, крахмальное белье, за отворот пиджака задето поблескивающее темным кружком пенсне; пальто и шапка – не роскошные, но и не дешевые. Лицо – простое, не очень выразительное, не неприятное. Кожа – темная, так что у меня в голове все время вертится: «коричневый старичок». Небольшая борода, еще не совсем седая, усы белые, большие, загнутые книзу. Глаза, как я заметил, сидя с Алексеевым рядом в санях, старческие, выцветшие, голубые, серьезные, проницательностью и остротой взгляда напомнившие мне глаза Льва Николаевича.

Этот острый, колючий взгляд старых глаз, глядящих в душу! Толстой вошел этим взглядом в Алексеева и отцвел, ушел из жизни сам. Алексеев вошел тем же взглядом в меня… Глядя в эти старые, выцветшие, колючие глаза, я тогда еще ничего не думал о том моменте, когда я сам таким же, потерявшим мягкость, острым, проницательным, одновременно приветствующим и прощающимся взглядом состарившегося человека буду глядеть в прекрасные серые, карие, черные молодые глаза. перед тем, как перестать их видеть навеки, перед тем, как в подобном взгляде передать себя этому цвету земли и их детям, их внукам – потомству. Живи, расти, единая человеческая поросль! Я теперь – почти такой же старик, как Алексеев, и взгляд мой бледнеет и потухает, но душа моя принадлежит тебе.

«Вилла Торо» – тайный склад нелегальных брошюр Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. – Перевозка книг в Телятинки и временное их «погребение». – Боязнь предательства и ликвидации склада. – Провал двух сотрудников В. Г. Черткова, пересылавших нелегальную литературу в провинцию. – Чертков у шефа жандармов. – Генерала надо умилостивить: книги должны быть сожжены. – Рука не подымается на книги Толстого. – Спор с Чертковым. – Уступка. – Коля Фельтен слышит о сожжении книг.

Одна странная и предельно нелепая история, имевшая место как раз за время вторичного пребывания моего в Ясной Поляне, когда я находился в постоянных сношениях с Телятинками, осложнила еще по-новому и без того прохладные отношения мои с В. Г. Чертковым. Вопрос идет не более и не менее, как о сознательном и намеренном сожжении и уничтожении Чертковым большого количества редких и ценных (нелегальных) религиозно-философских и публицистических писаний Л. Н. Толстого.

Факт этот, на первый взгляд, кажется настолько диким и невероятным, что, пожалуй, и на самом деле многие из читателей мне просто не поверят: как, чтобы ближайший друг и последователь Толстого, да еще столь правоверный и прямолинейный, как Чертков, мог сознательно предавать уничтожению толстовские писания?! Невероятно! И, однако, факт остается фактом. Нелепая история все же имела место, и объяснение этому одно: вся фигура и повадка Черткова вообще была настолько нелепа, что естественно было возникновение и развитие вокруг нее и других нелепостей.

Итак, в чем же дело?

Из посетителей Ясной Поляны многие вспоминают глухую садовую беседку, нечто вроде лесного домика в яблоневом саду, как раз на полпути из большого дома во флигель, налево от дорожки. Беседка эта построена была Львом Николаевичем лет за 20 до смерти для того излишка приезжих гостей, которому не хватало места ни в доме, ни во флигеле. В ней проживал, между прочим, известный художник Пархоменко, когда в 1908 году писал свой интереснейший, но, к сожалению, затерявшийся в годы революции, портрет Толстого. В ней же, окрестив ее Villa Thoreau (по имени американского писателя лесного отшельника Торо, автора книги «Вальден»), прожил я, с разрешения Софьи Андреевны, все лето 1916 года: тут к моим услугам была чудесная в своей скромности и уединенности, довольно просторная, светлая, оклеенная дешевенькими обоями комнатка, с окнами в живую, зеленую гущу сада…

Вот в этой-то беседке, главным образом, в маленьких темненьких сенцах при ней, в последние годы жизни Льва Николаевича, в глубокой тайне от «непосвященных», хранились крупные запасы «взрывчатого вещества» – идейного, конечно: в виде нескольких ящиков с запрещенными антигосударственными и антицерковными брошюрами Толстого, такими как: «Не убий», «Конец века», «Единое на потребу», «Христианство и патриотизм», «О христианстве и о воинской повинности», «Обращение к духовенству», «Солдатская памятка», «Офицерская памятка» и др. Это все были издания «Обновления», те самые, которые на средства Картушина и Суткового печатались в Финляндии и потом нелегально доставлялись в Россию «толстовцем»-спортсменом Колей Фельтеном на морских яхтах с двойным дном. В Ясную Поляну книги были доставлены и для хранения, и для рассылки в ответ на требования из разных концов России, и для раздачи посетителям Толстого, чем, между прочим, занимались не только сам Лев Николаевич (предпочитавший, впрочем, в последний год жизни распространение книжек чисто религиозного и морального содержания), но также и мы с Гусевым. Дело это было небезопасное. Толстому-то, конечно, ничего не грозило. Он поистине стоял в старой России «вне закона», поскольку любовь народная охраняла его от всех посягательств на его личность и свободу со стороны царского правительства. Но все остальные раздаватели и рассылатели «обновленских» брошюр сильно рисковали. Лев Николаевич не раз предупреждал меня насчет опасности этого дела. Я не слушался его, но так как у меня «рука легкая», то со мной ничего не случилось; опасность прошла мимо. А вот Н. Н. Гусев, как известно, пострадал: если не специально за «обновленские» брошюры, то за другую нелегальную литературу, раздававшуюся и рассылавшуюся из Ясной Поляны, его не постеснялись арестовать в доме великого писателя и сослать на два года в Пермскую губернию. Многие из «толстовцев», хранившие у себя дома «обновленские» брошюры, поплатились за это годом или полутора годами заключения в крепости.