Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Прошло 30 лет. Алексеев сделался директором Коммерческого училища в Нижнем Новгороде. Женился на аристократической барышне Загоскиной, бывшей своей ученице. Жил богато. Говорят, жена поддерживала прямо аристократический тон в доме. Такова была судьба бывшего революционера и друга Толстого. В 1916 году Алексеев открыто сознавался перед нами, что боится вообще поводов, которые могли бы открыть начальству его прошлое. «У меня – такое положение!» – говорил он важно. По этой самой причине и записки свои о Льве Николаевиче, написанные им после смерти Толстого, он при жизни своей печатать не собирался.

Было бы, однако, несправедливо не заметить, что Алексеев и в старости сохранил душу живую и совесть чуткую. Странное было его положение! Тот светильник под сосудом, о котором говорится в Евангелии.

В Ясной Поляне Алексеев осмотрел все комнаты, но довольно бегло. Казалось, ему хотелось именно относительно комнат убедиться, все ли они целы и на тех же ли местах. В моей комнате внизу, бывшем при Алексееве кабинете Льва Николаевича, он поинтересовался только посмотреть на стоящий по-прежнему в нише бюст Н. Н. Толстого, а в позднейшем кабинете Льва Николаевича рад был найти старый кожаный диван. Кроме того, справился, где находится маленькая изящная ширмочка черного дерева для старинных миниатюр. Оказывается, ширмочку эту он, Алексеев, вырезал: «А то вижу, Лев Николаевич держит их в какой-то шкатулочке…»

Софьи Андреевны не было в кабинете. Показывая место, где висел портрет Черткова с Илюшком Толстым, разорванный Софьей Андреевной в последние ужасные и бурные месяцы жизни Льва Николаевича, я спросил Алексеева, знает ли он, что происходило в Ясной Поляне в эти месяцы. – «Нет!» – Совершенно не вдаваясь в подробности, я сказал, что состояние Софьи Андреевны (с угрозами самоубийством, покушениями, истериками и т. д.) было ужасное, причем добавил, что, в сущности, она была тогда прямо психически ненормальна.

– Нет! – быстро возразил Алексеев. – Это ее черта! Я должен сказать, что это ее черта!

И еще прежде, когда мы ехали вместе из Телятинок, где я был в гостях и куда Алексеев приехал со станции, он на мой вопрос, неужели его не тянуло ко Льву Николаевичу в те долгие годы, когда он не был в Ясной Поляне, – ответил:

– Нет, как не тянуло! Всегда тянуло! Но, знаете, такое было отношение ко мне Софьи Андреевны отрицательное, и я не ехал…

Подали чай. Гостя угощали и ласкали.

Он очень трогательно рассказывал, что теперь, в старости, у него одно чувство: благодарности – благодарности за жизнь Тому, Кто ее дал.

– Моя жизнь такая была разнообразная! Мне Бог дал все испытать, всего попробовать: хочешь этого – возьми это, хочешь того – возьми то!.. Я иду по улице и вижу безногого нищего. И я спрашиваю: почему это – он, а не я? Почему меня Бог сохранил? За что мне это?!

Во время знакомства с Львом Николаевичем Алексеев был атеистом. Не знаю, усвоил ли он позже религиозное отношение к жизни, но, помнится, он говорил, что когда начинаешь приближаться к концу, то одно только становится ясным: надо жить по Его, высшей воле.

Были мы с ним на могиле Льва Николаевича (причем, по желанию Алексеева, прежде, чем вошли в дом). Алексеев припоминал яснополянские дороги, немного путал. Около могилы побыл немного, не крестился. Задумался, может быть, на один момент (судя по внешнему виду). Интересовался больше чисто внешними вещами: сверкающей издали Абрамовской березовой посадкой, насаженной при нем Львом Николаевичем и без него могуче разросшейся, видом ограды у могилы и т. д.

Прощаясь, поцеловал меня.

Приезд Алексеева, старинного друга Льва Николаевича, заметно взволновал Софью Андреевну. Помимо того, что это был живой свидетель отдаленного прошлого Ясной Поляны, я думаю, что ей совестно было вспоминать свое прежнее отношение к нему.

Через несколько минут по отъезде Алексеева Софья Андреевна спустилась ко мне вниз, взволнованная, с порозовевшим лицом, но стараясь держаться покойнее. Перебирая разные предметы на моем столе, заговорила несколько смущенно:

– Он – прекрасный человек! Главная черта его характера – это удивительное незлобие. Я никогда не видела. ну, чтобы он, например, говорил о ком-нибудь так, как я говорю о Черткове!..

Сказав еще несколько слов о незлобии Алексеева, Софья Андреевна помолчала и потом продолжала:

– Мы с ним о-очень дружно жили! – почти мечтательно протянула она). – Вы знаете. почему он ушел? Мы переехали в Москву, нужно было детей учить, Сережа поступил в университет, – ну, – и он ушел.