Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

На подъездах к имению Сергея Львовича меня поразила только страшная бедность и неустроенность деревень. Таким же было и Никольское-Вяземское. Жалкие, полуразвалившиеся серые деревенские хаты и хатенки под соломой, полуразрушенные частоколы, грязь, отсутствие домовитости, солидности, свойственных нашим сибирским деревням, ничего украшающего быт, ни дерева старого, ни фруктовых садов, ничего. Видно было, что люди живут из последнего и только-только не умирают с голода. «И неужели мы сейчас приедем в благоустроенный помещичий дом? – думал я не без горечи и смущения, – да как же можно жить беззаботной жизнью и богатой усадьбой около такого – по-видимому, безвыходного и неисцелимого – горя и разорения?!»

Деревня радищевских времен была передо мной, и в ней обитал на правах «барина» старший сын Толстого, просвещенный либерал и милейший человек Сергей Львович. Где же исход для России, для крестьян России из подобного, уродливого, неестественного, позорного положения?! Ответа на этот вопрос мое тогдашнее мировоззрение не давало.

Сергей Львович с женой Марьей Николаевной и сыном Сережей жил в просторном, но отнюдь не роскошном, деревянном доме. Train [78]жизни был гораздо более простой и неприхотливый, чем в Ясной Поляне, но все же аристократический. За столом прислуживали не лакеи, а горничная, кушанья были сравнительно очень простые, «деревенские», парк отсутствовал, а цветники перед домом отличались большой скромностью, но имелся все же достаточный штат прислуги, на речке маячила господская купальня, а при Сереже состоял гувернер. В доме гостила и мать хозяйки – представительная и приятная старуха графиня Зубова, рожденная Олсуфьева. Софья Андреевна проводила время в беседах со старухой-графиней, с сыном и с его женой, а я с Сережей и его гувернером ходил на реку купаться и бродил по полям…

На деревне стояла церковь, построенная еще отцом Льва Николаевича графом Николаем Ильичем Толстым, – желто-белая, в классическом, дворянском вкусе. С этой церковью связано было воспоминание о смерти Николая Ильича. Именно, во время освящения сорвалось паникадило и, падая, ушибло голову Николаю Ильичу. «Ну вот, теперь я умру», – сказал он. И действительно в том же году умер.

Самое милое впечатление оставили во мне и дом, и семья Сергея Львовича, и поездка в Никольское. Но только одно. только воспоминание об этой безысходной, застарелой мужицкой нужде – нужде, как зубами ощерившейся рядами жалких, примитивных, годившихся разве только на слом деревенских избенок, застряло в сознании как больной, вечный, неразрешимый вопрос.

Младшего сына Льва Николаевича Михаила Львовича я знал меньше всех других сыновей Толстого. И при жизни, и после смерти отца он лишь изредка и всегда накоротко показывался в Ясной Поляне. Высокий, крепкий, хорошо сложенный, с маленькими медвежьими глазками, с низким лбом и с небольшой темной бородкой, Михаил Львович мало говорил, больше курил или бренчал на рояле, вполголоса напевал цыганские романсы. Культ цыганского пения, которому в молодости отдал дань и Лев Николаевич, увековечивший потом русско-цыганских певцов и певиц в «Живом трупе», держался довольно крепко в семье Толстых. Ему усиленно служили Андрей и Михаил Львовичи. Михаил и сам сочинил, на слова своей жены, довольно мелодичный романс «Мы вышли в сад» – романс, популярный в кругу молодых Толстых – внуков великого писателя и их друзей.

Обычно Михаил Львович проживал в своем имении Чифировке Тульской губернии. Он был женат на очень аристократической, но простой и милой женщине, Александре Владимировне Глебовой. Ее мать, Софья Николаевна, рожденная княжна Трубецкая, родная сестра известных московских профессоров Сергея и Евгения Трубецких, принадлежала к самому «высшему» московскому обществу. У Михаила Львовича были очень милые и способные дети, и личная, семейная жизнь поглощала его целиком.

Отец для Михаила Львовича как бы не существовал. Да и вся Ясная Поляна в целом была для него, по-видимому, чистым нулем, когда-то приятным и любопытным, но давно уже пережитым и отошедшим в прошлое детским воспоминанием. Михаил Львович никогда (на моих глазах, по крайней мере) с отцом не разговаривал, никогда к нему не обращался, никогда ему не писал. В своем совершенном, первобытном эгоизме он мог отлично обходиться и без отца.

Когда Лев Николаевич ушел из дома и лежал больной в Астапове, все сыновья, собравшиеся тогда в Ясной Поляне, написали ему письма, которые должна была доставить отцу их младшая сестра. (Они еще не знали, где именно находится Лев Николаевич.) Каждый исполнил эту обязанность как мог. Только Михаил Львович отказался вовсе писать: