Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

С именем Федора Соллогуба связывалось множество анекдотов.

Один раз он ехал по железной дороге в одном купе с каким-то купцом старозаветного типа. Вздумалось ему помистифицировать купца. Вот он послюнявит палец, приложит его к коленке – глядь! – вытащил из нее золотой. Посмотрит на него и вышвырнет за окно. Потом опять поплюет на палец, дотронется до коленки, опять – золотой, и опять – в окошко!..

Купец затаив дыхание и с ужасом в глазах следил за этой необыкновенной операцией. А тот все продолжает производить золотые и выкидывать их за окошко. Наконец, купец начал креститься, потом поднялся, забрал свои вещи и бежал вон из купе…

Известно было, между прочим, что Соллогуб в карты не играет: он слишком хорошо «передергивал».

Наружности этот веселый человек был очень мрачной.

Рассказывала Татьяна Львовна и об отце. Я упоминал о том, как молодой Л. Н. Толстой следил за «нравственностью» своей супруги, отгораживая ее от чтения легкомысленных французских романов. Не менее чутко относился Лев Николаевич и к нравственному воспитанию дочерей. В Москве он свободно пускал Татьяну Львовну одну в милую и радушную семью Дельвигов, но, бывало, ни за что не хотел отпустить ее в богатый дом Кислинских, отличавшийся некоторой подозрительной развязностью и свободой отношений между молодыми людьми. Точно так же однажды Лев Николаевич ни за что не хотел отпустить Татьяну Львовну в Воронежскую губернию для участия в великосветском спектакле у Свербеевых.

– Какой угодно выкуп возьми с меня, только не езди, голубушка! – говорил он Татьяне Львовне.

И та просила, в виде выкупа, привести в Москву из Ясной Поляны ее верховую лошадь. Лев Николаевич немедленно отдал соответствующее распоряжение.

Проповедничество Толстого не всегда имело успех. Один раз, гуляя по Москве, Лев Николаевич встретил мальчишку лет десяти с папироской в зубах. Лев Николаевич захотел сделать ему нравоучение.

– Как тебе не стыдно? – сказал он.

– У меня их десять! – бойко ответил мальчуган.

Проповеднику, – вероятно, тоже усмехнувшемуся в свою седую бороду, – пришлось ретироваться ни с чем.

В другой раз Лев Николаевич приходит в хамовнический дом и говорит:

– Угадайте, кого я сейчас вел под руку? Ни за что не угадаете!

Начали гадать.

– Ну, кого? Лизаньку? (Е. В. Оболенскую.)

– Нет.

– Вареньку? (В. В. Нагорнову.)

– Нет.

– Графиню Олсуфьеву?

– Нет.

Оказалось – старушку, собиравшую «на построение храма» и по разным трактирчикам опившуюся до такой степени, что ноги уже не служили ей. Дедушка пожалел бедную и довел куда надо.

О благочестивом своем брате Льве, – рассказывала Татьяна Львовна, – гордец и аристократ, а в прошлом жуир, Сергей Николаевич Толстой говорил не без яду:

– Левочка икру слизал, а корки нам оставил!

Как известно, оба брата очень любили друг друга. Престарелый Сергей Николаевич, проживавший в своем имении Пирогово за 35 верст от Ясной Поляны, скончался за шесть лет до смерти своего младшего, знаменитого брата.

Расхождение Л. Н. Толстого с сенатором Кузминским. – Т. А. Кузминская – прототип Наташи Ростовой. – Ее наружность, манеры и характер в старости. – Что осталось в Татьяне Андреевне от Наташи? – Романс на слова Фета. – Две любви гр. С. Н. Толстого. – «Не смей ходить, как старуха!» – Наташа – пустоцвет. – Крепостнические симпатии и тенденции сенаторши. – «Христос говорит свое, а я свое!» – Три сестры Берс. – Хорошо, что Лев Толстой женился на Софье Андреевне.

В августе 1914 года приехали погостить в Ясной Поляне свояк Л. Н. Толстого первоприсутствующий сенатор Александр Михайлович Кузминский и его жена Татьяна Андреевна, рожденная Берс, родная сестра Софьи Андреевны. Сенатора я видел в первый раз. В 1910 году он не посещал Ясной Поляны. В самом начале этого года между ним и Львом Николаевичем произошла размолвка. Толстой попросил Кузминского вступиться за одного из своих единомышленников (Молочникова), подвергшегося преследованию за распространение его сочинений, а тот ответил Льву Николаевичу холодным и учтивым письмом в том смысле, что, дескать, дело получило законное направление и он не находит возможным в него вмешаться. Толстой редко сердился, но на этот раз он почему-то – может быть, потому что принимал в судьбе В. А. Молочникова, усердного и интересного своего корреспондента, особое участие – крепко рассердился или, скажем, вознегодовал на Кузминского, поступок которого показался ему чуть ли не подлым. Письмо Кузминского отрезало его от Льва Николаевича. С тех пор Толстой не мог слышать равнодушно о Кузминском, холодном, расчетливом петербургском бюрократе, и всем стало ясно, что новая встреча обоих стариков стала невозможной.