Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Вот и холмик, выбранный самим Львом Николаевичем в качестве места последнего упокоения. Тут в детстве он и любимый брат его Николенька искали таинственную «зеленую палочку», на которой было написано, как люди должны жить, чтобы быть счастливыми. Гроб опускают в могилу. Софья Андреевна, в простой черной зимней шапочке, повязанной теплым платком, в скромной, обиходной шубке с широким дымчато-серым беличьим воротником, поддерживаемая с двух сторон под руки, склоняется над могилой, ловя взглядом исчезающий под насыпаемой на него землей массивный, желтый дубовый гроб. Лицо ее опухло от слез. Она, кажется, мало сознает, что делается вокруг нее… Черткова, как и его жены, на похоронах не было. Зачем провожать «тело»? Ведь это – не Лев Николаевич, это – только мертвое, бездыханное тело. Такова сухая и трезвая, последовательно «толстовская», неоспоримо логическая точка зрения Черткова, опираясь на которую он и в будущем никогда (за исключением одного-единственного случая), не посетит могилу Толстого. Софья Андреевна будет посещать ее почти ежедневно. Абстрактное и – человечное, рассудок и – непосредственное, живое чувство.

Похороны, разумеется, были гражданские: без духовенства. Случай был особенный: тут и покойник не желал, чтобы его отпевали и хоронили по-церковному, и само духовенство получило приказ от начальства – от Синода и от епархиального архиерея – не отпевать еретика. И хорошо, что не отпевали. По крайней мере, без ненужной фальши и без ненужных церемоний, искреннее, проще и человечнее все обошлось. Сила чувства – и в оценке потери, которую ничем нельзя было вознаградить, и в сознании неувядаемой, нетленной духовной мощи и красоты, завещанной людям Львом Толстым в его мысли, в его творениях, – была настолько велика и глубока, что никакие обряды, ничто показное и театральное уже не в состоянии было что-либо прибавить или убавить в этом чувстве.

Заранее решено было, что речей на могиле не будет: иначе слишком многие пожелали бы высказаться! И речей не было, за одним исключением: какой-то скромный старик с благородным профилем – нос с горбинкой, выдающийся подбородок, зачесанные назад волосы, длинные усы, порыжелое пальто – тип отставного военного, – прислонившись затылком к одному из деревьев, окружавших свежевырытую могилу, вдруг во всеобщей тишине произнес несколько слов – о Великом Льве, ушедшем в другую жизнь и все же – духом своим – остающемся с нами. Должно быть, это перелилось через край. Можно было опасаться, что пример окажется заразительным и что вдруг прорвется и польется поток речей. Но нет, этого не случилось. Стояли, как и до выступления старика, в молчании. Или пели «вечную память». При пении опускались на колени. Когда это произошло впервые, оказалось, что в толпе было много жандармов в длинных серых шинелях: те остались стоять.

– Полиция, на колени! – закричали со всех сторон.

И полиция опустилась на колени. Так что только конные полицейские, некоторое число которых, вразброс, окружало место похорон, возвышались неподвижными какими-то монументами над толпой.

Там и тут плакали. За два шага от меня стояли Татьяна Львовна и ее муж старик М. С. Сухотин, – последний – с совершенно залитым слезами лицом и старческой, сладкой и блаженной, улыбкой на бескровных губах.

А надо всем постиралось серое осеннее небо. Лес кругом и вся природа тоже молчали – задумчиво, загадочно, равнодушно, но не мешая грусти людей.

Но сердце не молчало, и если бы мысли и слова могли иногда, как это утверждают некоторые, передаваться незримым путем и восприниматься какой-то природной антенной, то, может быть, кто-нибудь из провожавших великого писателя услыхал бы:

«Смотрите, братья и сестры, не уподобиться бы нам тем, обращаясь к которым Христос сказал: «Горе вам, книжники, фарисеи и лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков, таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков; дополняйте же меру отцов ваших» (Мф 23, 29–32). Смысл этих слов ясен. Истинность их не поколебалась и доныне. Смысл тот, что при жизни праведников и пророков наших, при жизни выдающихся людей мы все преследуем, травим, закидываем их грязью, вгоняем их в гроб, а после того, уже мертвым, воскуриваем им фимиам! Вот – общая вина наша перед праведниками и пророками нашими. И напрасно мы силимся свалить ее на отцов наших. Не другие, а мы виноваты. И если виноваты не по отношению к тем, которые уже умерли, то по отношению к тем, которые еще живут. Не было ли этой вины и в отношении нашем ко Льву Николаевичу?! Тяжелый вопрос. Пусть каждый в своей душе ответит на него. И если мы точно виноваты перед Львом Николаевичем, то есть только один путь для искупления нашей вины. Путь этот в том, чтобы исполнять его заветы. Лев Николаевич жив, если мы станем исполнять его заветы; он умер, если мы уже забыли эти заветы. Завет же его один: братья, любите друг друга!