Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

Стратиграфическая картина развития Псковского городища VIII-X вв. напоминает (хотя и не вполне тождественна) динамику формирования стратиграфии близлежащего городища Камно (Плоткин 1974,1980, 1982). Здесь «дославянский» слой с керамикой типа Рыуге насыщается новыми элементами, а на исходе IX в. происходит постепенное замирание поселения — одного из протогородских предшественников Пскова. Следов гибели городища Камно не фиксируется, однако прекращение жизни здесь, возможно, связано с катастрофой — пожаром 860-х гг. на Псковском городище.

Выявленная ситуация стратиграфически и хронологически близка картине, реконструированной в последние годы по данным планиметрических и дендрохронологических исследований в Старой Ладоге (Кузьмин 2000): пожар и трансформации середины IX в. (860-е гг.) здесь достаточно определенно связываются с летописными событиями «изгнания варягов» и затем «призванием Рюрика» и рассматриваются как один из наиболее ярких примеров совпадения письменных и археологических данных о начале Руси (Кирпичников 1985; Кирпичников, Дубов, Лебедев 1986; Лебедев 1985). Гибель более раннего ладожского поселения 750—850-х гг. связана с глубокой перестройкой финно-скандо-славянских отношений на Северо-Западе и становлением славяно-варяжской «Руси Рюрика» (Лебедев 1994).

В этом контексте судьба поселения VIII — начала IX в. в Старом Изборске, равно как и современных ему укрепленных пунктов в низовьях Великой, включая поселения и группу сопок в погосте Лыбуты (Выбуты) (по преданию — родина княгини Ольги), заслуживает специального анализа. Она уже стала предметом разворачивающейся научной дискуссии (Мачинский 1986; Бе¬лецкий 1993; Плоткин 1993; Джаксон, Рож¬дественская 1988; Седов 1990; Белецкий 1996).

Вполне возможно, что по мере дальнейших углубленных археологических и междисциплинарных исследований картина реальных взаимоотношений финских и балтских племен со славянами и скандинавами здесь, в пограничье и «на стыке» этнокультурных ареалов, образовавшем компактную, локальную и своеобразную историко-культурную зону («псковское ядро», по терминологии лингвистов, см.: Герд, Лебедев 1991), окажется существенно отличной от выдвигавшихся ранее и казавшихся устоявшимися реконструкций.

Труворово городище, своего рода первоначальный форпост собственно славянской («словенской») колонизации Причудья в этой пограничной полосе, действительно мог оказаться достаточно уязвимым для двойного давления — со стороны автохтонов и со стороны «варяжских находников». Тогда стратиграфический разрыв, подмеченный С. В. Белецким, синхронизируется с пожаром «рыугеского слоя» Псковского городища, а дальнейшая эволюция урбанистического центра в Причудье определяется новой системой отношений славян, «чуди» и варягов.Процессы, локализованные в Ладоге в пределах одного центра, здесь разворачивались в нескольких, конкурирующих, и определенные этапы отмечены подъемом одного из таких центров и прекращением жизни в остальных.

«Мигранты», судя по всему, утвердились в коммуникативно оптимальном и наиболее перспективном из пунктов, созданных автохтонным населением. Во всяком случае, динамика последовательного роста «славяно-варяжского поселения» в Пскове второй половины ІХ-Хвв., прослеженная С. В. Белецким, позволяет именно здесь локализовать гипотетическую резиденцию княжеского наместника на западном рубеже «Руси Рюрика» —«стол Трувора», или, скорее, «стол» одного из преемников «братьев» — водворившегося на этом месте «мужа», посланного Рюриком (Белецкий 1993:91-93).

Полоцкое городище на р. Полоте, притоке Западной Двины (от нея же полочане), существовавшее до 980 г., исследовано в очень небольшом объеме. Находки в его окрестностях (клад дирхемов 40-х годов X в., франкский меч) свидетельствуют о том, что город, возникший в VIII—IX вв., принимал активное участие в системе внешних связей, охватывавшей другие рассмотренные русские центры (Штыхов 1975). Вполне правомерно видеть в Полоцке следующий плацдарм «Державы Рюрика», освоенный этой державою, вслед за Псковом.

Материалы западных районов Верхней Руси и прилегающих областей в целом не противоречат известиям летописи о русско-скандинавских отношениях ІХ-Х вв.; однако они и не дают столь ярких и детальных свидетельств о развитии этих отношений, как данные археологии и письменных источников для Ладоги и Новгорода. Это не случайно — активность норманнов была направлена прежде всего на магистральные водные пути, а в IX в. — преимущественно к непосредственным источникам арабского серебра, на Волжский путь; лишь взаимодействие со славянами во всех основных восточноевропейских центрах балтийско-волжской торговли привело их к переориентации не только на Новгород, но и на другие, более южные русские центры (Дубов 1989:55-139).