Анатолий Манаков - Солнечное сплетение. Этюды истории преступлений и наказаний

Вероятно, в любом народе принято снисходительно относиться к тайным эротическим вожделениям не только своих правителей, но и «властителей дум». Среди последних первым для россиян несомненно стоит тот, кто сам о себе говорил: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!»

Пушкинский гений поражал художественным дарованием излучать своей поэзией лучезарный свет и одновременно присутствием в нем самом поистине дьявольских противоречий. Характером капризный и непостоянный, нравом раздражительный и обидчивый, Александр Сергеевич считал себя православным и в то же время откровенно насмехался над святынями. В «Гаврилиаде» изобразил прелюбодеяние в Царствии Небесном, а будучи еще совсем юным, сочинил поэму «Монах», где посадил инока на спину черта и отправил их в Святой Град Господний Иерусалим. Ближе к своей трагической кончине отметил в письме к Чаадаеву: религия, мол, чужда нашим привычкам и мыслям, но только об этом не следует говорить.

В беседах со своими знакомыми русский потомок африканцев похвалялся тем, что нравится женщинам своим «бесстыдным бешенством желаний». Визиты к шальным девкам наносил и до женитьбы, и после, не боясь даже подцепить «венеру». Мог сочинить пламенные, нежные строки признаний в любви к женщинам и, поддавшись «искушению рассеянности», в своем же имении «обрюхатить» крепостную девицу, а потом, после короткого угрызения совести, бросить ее на произвол судьбы. В общем, «младых богинь безумный обожатель» просто хотел, по его же собственному признанию, описать «странности любви, открыть тайну сладострастья, оживляя ее лучом вдохновения и славы».

У другого патриарха отечественной литературы, Тургенева Ивана Сергеевича, тоже были свои слабости в отношениях с прекрасным полом. Ярый противник крепостного права, он не отпустил на волю ни единой души крестьянской из пяти тысяч принадлежавших лично ему. Многие рабыни и в самом деле оставались верны помещику-писателю: за свои годы жизни на лоне природы он совратил далеко не одну из них, как Пушкин, и частенько делал это скопом, насколько позволяло ему здоровье. Кстати, никто из участниц оргий жалоб на его экстравагантное поведение не подавал. Да и к чему доносы, если забеременевших от него девиц хозяин удостаивал подарками и вполне достойным пенсионом.

По данным департамента полиции, за границей Иван Сергеевич предпочитал именно бордели с групповым сексом, где щедро раздавал вознаграждения. Оказавшись снова в родном отечестве, тесно сошелся с театральной актрисой Савиной, которая принялась лечить его от импотенции весьма утонченными методами. Что примечательно, классик так и не признался никому в своем тайных прихотях сладострастья. Просто очень хотел оставить о себе впечатление как о великом писателе и благочестивом человеке.

Полиция добывала тогда «подноготную» об интимной жизни всех известных литераторов, особенно демократического толка. Какие-то сведения докладывались Его Императорскому Величеству, какие-то оставлялись в архиве про запас. Вот, к примеру, Белинский Виссарион Григорьевич. На почте агенты перехватили его письмо к другу, в котором литературный критик рассказывал: «Итак, узнай то, что я упорно от всех скрывал вследствие ложного стыда и ложного самолюбия. Я был онанистом и не очень давно перестал им быть, – года полтора. Сначала я прибег к этому способу наслаждения вследствие робости с женщинами и неумения успевать в них; продолжал же потому, что начал. Бывало, Станкевич, говоря о своих подвигах по сей части, спрашивал меня, не упражняюсь ли я в этом благородном и свободном искусстве. Я краснел, делая благочестивую и невинную рожу, и отрицался».

Богатейшую почву для догадок давало тайной полиции и чрезмерное увлечение онанизмом Николая Васильевича Гоголя. Добролюбов Николай Александрович тоже поначалу разыгрывал из себя девственника, презиравшего женщин, однако вскоре не мыслил без них своей творческой деятельности и вовсю развратничал с проститутками, особенное удовольствие испытывая от нанесения визита какой-нибудь благородной даме сразу после посещения им публичного дома. Позднее он называл подобные увлечения «животными, грязными, жалкими, меркантильными и недостойными человека»…

В начале XX века на российскую сцену вышла беллетристика, коренным образом поменявшая отношение к показу интимных сторон бытия, несмотря на ожесточенное сопротивление духовной и светской цензуры, опасавшейся эротики наравне с призывами к свержению самодержавия. Своей поэзией Бальмонт заявил о том, что эротика стала для общества важной и совершенно неприемлемой в опресненном виде. Маяковский оказался способным лишь придать эротизму налет вульгарности и из чувств оскорбленного достоинства гения дойти до низкопробного юродства: «Теперь клянусь языческой силою! – дайте любую, красивую, юную, – души не растрачу, изнасилую и в сердце насмешку плюну ей!» Восприняв эротизм слишком прозаично, Есенин отнесся к женщинам с чувством мести им за то, что родился не в том сословии, в каком ему бы хотелось.