Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Однако праздничное настроение во дворце Дария все же было испорчено: Александр оказался недостаточно высокого роста, чтобы достать ногами до скамеечки из слоновой кости, которая находилась у подножия трона. Филота, не долго думая, взял один из отделанных глазурью обеденных столов и подвинул царю под ноги. После этого один из слуг Дария залился слезами. «Мне больно, — сказал он, — видеть твои туфли там, где стояли чаши и блюда моего господина, когда я подавал ему на стол».

Что касалось стоимости золота и серебра, оказавшихся в сокровищницах, то Сузы даже превосходили Вавилон. Кто не верил рассказам о том, что Дарий под скамеечкой для ног и под подушкой хранил миллионы, мог убедиться в обратном. Пресловутые «подушка» и «скамейка» представляли собой два сундука высотой в человеческий рост, один из которых располагался над роскошным царским ложем, другой — под ним; оба до краев были наполнены золотыми монетами. Спальные покои также украшал сказочный платан — символ вечного богатства; ствол, листья и плоды были выполнены из золота, как и виноградная лоза с гроздьями из рубинов. Гарпал быстро подсчитал, что только стоимость золота, из которого изготовлен платан, составляла 25–28 миллионов драхм (в немецких марках — в четыре раза больше), а ведь при этом не учитывалась художественная ценность шедевра. Пердикка задумчиво произнес, что в ремесленном искусстве варвары, пожалуй, превосходят греков. Леоннат стал восхищаться изяществом и необычайным сходством с «живыми» растениями. Певкест сказал, что хотя эти люди и не говорят по-гречески, их культура, несомненно, более древняя.

На следующий день явился сатрап и спросил, можно ли показать царю гарем, в котором было 365 женщин. Александр, к разочарованию своей свиты, отказался от этого удовольствия: у него еще в Дамаске глазам было больно при виде множества прекрасных персиянок. Осмотр красивых мальчиков, которые все без исключения были обрезаны, он перепоручил Гефестиону. Гораздо больше его интересовало, почему Абулит сдал город своего правителя без сопротивления. Мифрен, Мазей, Абулит были людьми, к которым Александр не испытывал симпатий, хотя ему и было на руку их предательство. Абулит ответил, что это не предательство — покинуть царя, которого оставила удача.

В одном из дворцов на средней террасе Александр разместил семью Великого царя, которая все еще находилась при его обозе, и обеспечил ближайших родственников Дария соответствующим количеством слуг для подобающей их положению жизни. Сизигамбес сказала, что дети желали бы выразить ему свою благодарность, и попросила разрешения сделать это. Обе девочки в траурных покрывалах из белого газа и десятилетний сын склонили перед царем головы в нижайшем поклоне.

После небольшой паузы Александр произнес: «Мне было бы приятно, если бы они учили греческий язык».

Царица-мать пообещала, что так и будет, но была ошеломлена, когда на следующий день царь прислал взятую из Вавилона македонянку, чтобы обучить ее, Сизигамбес, искусству ткать ковры. Неужели он вдруг решил, что к ним следует относиться как к рабыням? Его возражение относительно того, что в Греции ковроткачество является занятием благородных женщин, не принесло никаких результатов. Для персиянки это была унизительная работа. Он извинился перед ней, как послушный сын, ибо так она просила его называть.

Ничто так не раздражало боевых соратников Александра, как его отношение к семье Великого царя. Удивление переросло в отчуждение и, наконец, в насмешку, когда их царь залился слезами при погребении супруги Дария, не выдержавшей трудностей военного похода. Женщины побежденного принадлежали победителю — таков был военный обычай — и должны были делить с ним ложе. Если он не хотел придерживаться этого обычая, то следовало передать пленниц им. О рыцарстве македоняне имели весьма смутное представление, а о том, что мы называем «романтическим началом» в натуре Александра — тем более. Едва ли не большее раздражение испытал по этому поводу сам Дарий. Вполне достоверно звучит то, что он выразил в письме Бессу, сатрапу Бактрии, со смешанным чувством уважения и покорности судьбе: «Ему недостаточно одержать надо мной победу на поле битвы. Он должен превзойти меня также в великодушии и в благородстве. Что за человек…»

Сузы, это с первых дней существования цивилизации расцветшее поселение, превратившееся в город мирового значения, теперь напоминают лунный ландшафт: из потрескавшейся земли чуть ли не на тридцатиметровую высоту поднимаются песчаные холмы, скалы и развалины. Дворцы и храмы, построенные из высушенного на воздухе кирпича, разрушились, дожди и жара превращают жилища в пыль и прах. Своеобразным символом этого погибшего города является не заметная издалека крепость крестоносцев, как это можно предположить в первый момент, а некое, похожее на фортификационное, сооружение, которое возвели здесь французские археологи, занимающиеся раскопками, в целях собственной безопасности и для защиты извлеченных из земли на свет драгоценностей от воров. Они дали отдельным раскопанным холмам, скрывавшим остатки различных построек, такие названия, как «Ападана», «Акрополь», «Царский город», «Город ремесленников». Не случайно самые прекрасные находки хранятся в Лувре. Это настенные многоцветные изразцы, фриз с изображением царских телохранителей, рельефы с фигурами львов, быков.