Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Ибо Вавилон был городом греха. Летописцы выражали возмущение этой безнравственностью, чего не разделяли солдаты. Для них оказаться в подобных условиях было равносильно попаданию в рай. Еще во времена европейского Средневековья об этом не могли говорить спокойно. В книге Вальтера фон Шатильона об Александре Македонском [12] Очевидно, речь идет о Гвальтере де Кастилионе и его произведении «Песнь об Александре». См. подробнее: Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе. М. 1966. ( прим. ред .) , которая была настолько популярна, что служила даже в качестве учебного пособия, написано: «…ибо нет там ничего более дурного, чем моральное разложение, чем служение продажному злу грязной любви, лишь только реки выпитого вина омрачат разум; а когда за ужасный позор предлагают еще и деньги, то тогда не только муж заставляет жену, но и родители заставляют детей продаться гостям на удовольствие. Такова роскошь Вавилона, в таком праздном времяпрепровождении пребывал царь, словно пленник, тридцать и четыре дня. И его войско, предназначенное для того, чтобы усмирять государства, тоже оказалось бы совершенно бессильным, если бы, разомлевшее после ленивого обеда, захотело пойти в атаку на стремительного врага».

Вальтер фон Шатильон утверждал вышесказанное не без оснований, ибо все его источники единодушно сообщали о том, насколько низки были в армии дисциплина и послушание. Александр действовал быстро. Он снова назначил сатрапом Мазея, дал ему в помощники одного из братьев Пармениона с семьюстами македонскими ветеранами и тремястами наемниками, еще одного земляка оставил в качестве сборщика налогов и покинул город, двинувшись к Сузам. И Аристандр, который предсказал многое, а делал вид, что знает еще больше, не предвидел только одного: что его повелитель умрет в Вавилоне…

Уже на марше царь начал наводить порядок в войсках. Он увеличил протяженность переходов с 25 до 30 километров в день, объявлял по ночам тревогу, выгонял воинов из их кожаных палаток и делал осмотр оружия. Он не щадил и себя: то и дело спешивался, пробегал в высоком, темпе два-три стадия, снова вскакивал на коня, тренировался в стрельбе из лука, в метании копья; когда же он ехал в колеснице и рельеф местности позволял, Александр читал или диктовал писарям, как это позже делал Цезарь.

Он писал письмо Аристотелю с описанием превосходной системы счисления, которой пользовались вавилоняне, и глубоких астрономических познаний их жрецов. Он был поражен этой древней культурой, представителями различных наций, которые хранили эту культуру и жили в мире и дружбе друг с другом. Когда он думал о македонянах, фессалийцах, ионийцах, фракийцах, пэонах, агрианах в своем войске, о том, как невелико их число и как огромна империя, которую он хотел завоевать, то к нему всегда приходила одна и та же мысль: об объединении народов.

Когда звуки трубы оповещали о привале и солдаты разбивали лагерь, царь звал Евмена и приказывал ему раскладывать перед собой эфемериды. Это были служебные записки со скрупулезным изложением всех событий дня, царских деяний, политических и военных действий, текущей корреспонденции, совершенных жертвоприношений и прочего. С помощью копий сатрапы и отсутствовавшие военачальники находились в курсе всех дел. Эти записи почти полностью утрачены — одна из тех потерь, которые могут повергнуть историков в отчаяние, ибо сколько можно было бы узнать об Александре и о его времени из этих «дневников»! Каллисфену они служили главным источником его исторического труда об Александре, ими пользовался Птолемей. Но и их произведения не дошли до нас в оригинале.

После того как войско вышло из Вавилона, в штабе македонян появились бематисты — «шагомеры». Они сообщили о том, сколько стадиев было до Суз, за сколько дней можно добраться до этого города, каковы рельеф местности и дорога, какие населенные пункты встречались на пути, какие растения произрастали, какие водились животные, где располагались колодцы. Их сообщения, ясные, взвешенные и точные, также были занесены в дневники. Александр лично проверял записи и постоянно читал их, потому что здесь нашло свое выражение то, чему учил его Аристотель: приобретение научных знаний посредством опыта. Он велел сделать извлечения и послать их ученым. Феофраст, основатель ботаники, пользовался сведениями бематистов; Плиний черпал из эфемерид для своей «Естественной истории» естественно-географические сведения, как и Страбон — для семнадцатитомной «Географии».