Борис Фонкич - О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки

Так и получилось. Л. А. Тимошина начинает с «главного». Поскольку с Типографской школой все ясно – это учебное заведение даже в источниках называется «школой», рецензент заходит с другого бока: а что, собственно, означает это слово, «какова суть понятия “школа" применительно к истории России XVII в.?» (Рец. С. 670]. Прежде, чем заниматься историей данного учебного заведения, надо было «выработать определение в отношении» такого явления в допетровской Руси. Рецензент обращается даже к авторитету такого замечательного историка, как Η. Ф. Демидова, которая, рассматривая русские школы для профессиональной подготовки кадров при приказах, отмечала, что они «могут быть названы таковыми только условно и не соответствуют современному пониманию слова…» (Рец. С. 671). Оказывается, Η. Ф. Демидова считала, что и Типографскую школу нужно относить к такому же типу «профессионального» училища (Рец. С. 670)!

Опять все ясно и понятно. Типографскую школу нужно относить к «неполноценным» учебным заведениям, «обучение в которых велось без особой программы, без деления на классы, без ежегодных наборов учеников…» (Рец. С. 671). Так считала Η. Ф. Демидова. Так же, судя по тону рецензии, считает и Л. А. Тимошина, хотя перед ней – целая монография о Типографской школе, полностью меняющая прежние оценки этого учреждения. Такое отношение к рецензируемой работе в своем роде «замечательно»: оно снимает серьезный разговор о результатах проделанного автором труда, заменяя его «еще более серьезной» проблемой – якобы непониманием всем окружающим профессиональным миром, о чем вообще идет речь, и требованием «теоретического осмысления» изучаемого вопроса.

Л. А. Тимошина не подозревает, что она в данном случае подражает тем палеографам, которые, не умея самостоятельно датировать рукописи, ничего не понимая в почерках, «не имея глаза» для такой высокопрофессиональной работы, выдвигают на первый план требования измерения углов расположения калама или пера по отношению к поверхности писчего материала, расстояний между строками и буквами и т. п. Никакого результата эти «тонкие приемы» никогда не дают, но зато как это «серьезно» выглядит!

От высоких «теоретических» рассуждений рецензент переходит к темам конкретным. Одной из них является наше отношение к сведениям о Типографской школе воспитанника иеромонаха Тимофея – Федора Поликарпова. Л. А. Тимошина использует здесь любопытный прием, обвиняя нас в излишней доверчивости к показаниям его «Исторического известия о Московской Академии» и демонстрируя этот недостаток нашего исследования путем цитирования отдельных, вырванных из контекста, пассажей (Рец. С. 672–674]. Отвечать на эти выпады было бы излишним, ибо рецензент прикоснулась к сочинению Поликарпова лишь для «критики» нашей монографии, мы же исследовали его текст на фоне всех других источников, оценивая буквально каждый фрагмент его воспоминаний. Разница (и не только здесь, но во всей нашей работе в сопоставлении с рецензией Л. А. Тимошиной) в том, что нам нужен был научный результат, а нашему критику – видимость серьезности ее соображений в данный момент.

Следующий шаг Л. А. Тимошиной при анализе нашей книги поражает, пожалуй, не меньше, чем описанное выше ее «открытие» относительно Арсения Грека как «директора», но не дида-скала своего училища. Оказывается, говоря об основании Типографской школы, мы занимаем «непоследовательную и противоречивую позицию» (Рец. С. 675): с одной стороны, мы говорим о том, что русское правительство, давно хотевшее создать в Москве греческое или греко-славянское училище, использовало приехавшего с Востока Тимофея для организации такой школы, а с другой – считаем, что Тимофей основал в Москве школу на Печатном дворе под влиянием политики иерусалимского патриарха Досифея, стремившегося получить в Москве «базу» для своих изданий антикатолической и антипротестантской литературы (Рец. С. 675–676). И в чем же наша противоречивость и непоследовательность? Неужели нужно разъяснять, что Тимофей в данном случае оказался в состоянии осуществить и давние замыслы русского правительства, и способствовать стремлению Досифея в организации греческого книгопечатания в Москве? Как и прежде, мы сталкиваемся здесь с позой рецензента, якобы всерьез оценивающей культурную ситуацию в России; отсюда – все эти ее «вопросы» и «недоумения», для которых в действительности, как мы знаем, нет никаких оснований: просто надо знать историю греческо-русских связей второй половины XVII в.