Борис Фонкич - О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки

Вот так, не имея никакого представления ни о том, кто же преподавал в этом училище греческий, латинский или славянский языки (надеемся, воспитателя царских детей Симеона Полоцкого Л. А. Тимошина не зачисляет в штат наставников приходской школы), ни об учениках или программе, без всякой опоры на источники, с помощью одних лишь рассуждений, воссоздается 10-летняя история школы в Бронной слободе!

Что касается, правда, программы, то тут Л. А. Тимошиной сделана «остроумная» попытка доказать «стремление к переориентации (школы. – Б. Ф.) в сторону преподавания латинского языка» (Рец. С. 657). Это – весьма интересное соображение: во-первых, потому, что оно базируется на произвольном толковании не имеющих точных дат принадлежавших Полоцкому проектов будущих документов относительно школы, а во-вторых – потому что оно фальсифицирует педагогические установки Полоцкого, стремившегося – в полном соответствии со взглядами на образование и культуру своего времени – при основании и Иоанно-Богословской школы, и Академии сделать основой их программы изучение прежде всего греческого языка (Школы. С. 89, 206–207].

Надеемся, всего сказанного достаточно, чтобы продемонстрировать тот произвол в истолковании существующих материалов для истории Иоанно-Богословской школы, который свойственен Л. А. Тимошиной как исследователю русской культуры XVII в. При этом мы, как и предупреждали выше, анализировали лишь некоторые, наиболее показательные места рецензии, не касаясь многих других вопросов (например, о существовании в Бронной слободе славянской школы до попытки организации училища Симеоном Полоцким, что является фантазией рецензента – Рец. С. 645; о «плохом владении Симеоном Полоцким греческим языком – в отличие от латыни» (Рец. С. 649], что является сознательным преувеличением Л. А. Тимошиной, ибо Симеон просто-напросто не знал греческого, и это еще больше доказывает наша работа; о влиянии Паисия Лигарида на Симеона Полоцкого в вопросе об основании и программах новых учебных заведений (Рец. С. 649–650], что является не более чем пустым разговором на будто бы серьезную тему, – в действительности никакого влияния здесь не было и быть не могло].

Таковы итоги анализа одного из самых обширных разделов рецензии. Нельзя не отметить, что этот раздел производит сильное впечатление, прежде всего – рассуждениями о каноническом праве и «кодикологическими» наблюдениями над грамотой № 1235, той уверенностью (если не сказать – смелостью], с какой рецензент позволяет себе вводить в заблуждение некоторых читателей.

Восьмой параграф I главы нашей книги посвящен одному случайному эпизоду в истории просвещения в России в XVII в. Изучая греческие документы РГАДА, мы в свое время обнаружили грамоту некоего архимандрита Симеона, написанную им царю Алексею Михайловичу в Путивле 28 января 1658 г. Бывший игумен возрожденного им в солунской епископии Ардамериу и Галатисты монастыря св. Георгия, он задолжал туркам 500 гроссов и, чтобы вернуть эти деньги, решил отправиться в Россию за милостыней. После тяжелых испытаний во время плавания по Дунаю, а затем на море, потеряв своего дьякона и лишившись всего имущества, архимандрит Симеон вместе со своим келейником добрался в конце концов до Путивля, где и застрял на долгое время, не имея ни позволения местных воевод продолжить свой путь до Москвы, ни ответа Посольского приказа. Отчаявшись как-то поправить свое положение, он и просит в публикуемом нами документе разрешения остаться в России «на имя царя и патриарха Никона» и учить московских детей «ромейской грамоте».

Л. А. Тимошина расправляется с этим нашим параграфом быстро и решительно. Прежде всего, ей «хотелось бы получить хоть какие-нибудь дополнительные данные о личности и обстоятельствах предшествующей, до приезда в Путивль, жизни архимандрита Симеона, помимо… изложения сообщенных им же самим, не скажем “неправдоподобных", но довольно “авантюрных" сведений о кораблекрушении…» (Рец. С. 658). Рецензент полагает, что мы были обязаны проверить точность сообщения архимандрита, «достоверность… деталей (его) красочного рассказа… о перипетиях своей жизни» (Рец. С. 659), мы же, издавая грамоту Симеона, не сделали «ни одной (!) ссылки ни на литературу (на греческом или русском языках), ни на другие, кроме опубликованной грамоты, материалы» (Рец. С. 658).

Второе, что хотелось бы выяснить рецензенту, это вопрос о причинах задержки архимандрита Симеона и его келейника в Путивле: «касалась ли эта мера только двух указанных лиц (если ответ положительный, то почему?) или она носила характер общегосударственного запрета в условиях сложной внешнеполитической обстановки…» (Рец. С. 659). Л. А. Тимошина считает, что два греческих монаха не были отпущены в Москву не на основании какого-то конкретного по отношению к ним решения Посольского приказа, а по причинам гораздо более серьезным, когда в условиях сложной политической обстановки въезд в столицу иностранцев был резко ограничен. Поэтому «отказ архимандриту Симеону в приезде в столицу стоит связывать не с мнением неких «экспертов» «среди образованных греков или русских знатоков греческого языка», которые, по мнению Б. Л. Фонкича, квалифицированно оценили профессиональную непригодность этого лица из-за безграмотности как учителя "ромейской грамоты" и дали "властям нужный ответ" (с. 94; как в действительности такая "экспертиза" могла проходить и кто в ней участвовал?), а с общей политикой в отношении приезжих иноземцев в данный период» (Там же).