Борис Фонкич - О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки

Еще одним «серьезным» рассуждением Л. А. Тимошиной являются ее сомнения относительно возможности Тимофея создать Типографскую школу сразу как высшее учебное заведение – путем приглашения из Константинополя, из Патриаршей Академии, своего учителя Севаста Киминитиса (Рец. С. 677–678]. Те представления о просвещении на Христианском Востоке и в Европе, которыми обладает рецензент и которые она уже демонстрировала выше, не внушают и здесь никакого оптимизма: Л. А. Тимошина просто не понимает, что выдающийся константинопольский дидаскал, если бы он явился в Москву и возглавил новую школу, не стал бы заниматься начальным образованием, а сразу создал бы такое же учебное заведение, какое через четыре года, в 1685 г., основали у нас братья Лихуды, т. е. Академию.

И, наконец, последнее, что, пожалуй, заслуживает внимания, – это упрек рецензента в том, что в монографии нет «практически никаких сведений о процессе обучения, изучавшихся предметах, учителях, учениках» славянского отделения Типографской школы (Рец. С. 679–680]. Л. А. Тимошина, наверно, думает, что причиной этого является злокозненность автора книги, пренебрегшего «русским» материалом и выставившего вперед лишь материал «греческий». Поскольку, как мы уже установили, нашему рецензенту свойственно невнимательное чтение критикуемой ею работы, она не смогла понять, что необходимых источников для изучения славянского отделения Типографской школы просто не существует. А заменить их нашими фантазиями мы как-то не догадались.

Помимо более или менее крупных, серьезных, достойных обсуждения вопросов, в рецензии имеется множество всякого рода замечаний, критических указаний, прямо-таки «директив», строгих одергиваний, которые являются немаловажным материалом для воссоздания мировоззрения, понимания профессионального и человеческого уровня Л. А. Тимошиной. Реагировать на весь этот поток будто бы творческого, исследовательского отношения к нашей книге было бы ненужной тратой времени. Однако мимо пары таких замечаний пройти было бы жалко: даже их одних, без всего остального текста, хватило бы, чтобы понять «тип» нашего рецензента, его характер.

Оба замечания относятся к самому началу критического разбора II главы. Кратко описывая содержание этой части нашей книги, Л. А. Тимошина указывает, что, среди прочего, мы изучаем и «численность и персональный состав (частично] учеников» Типографской школы (Рец. С. 668]. Вот это «частично» – тонкий ход критика: можно подумать, что мы поскупились дать полный список имен учеников школы Тимофея, и к длинному перечню недостатков нашей работы можно добавить еще и это. В действительности же мы привели все «встречающиеся в источниках имена учеников» (Школы. С. 155].

Другое замечание находится в первой части огромной сноски 208 (Рец. С. 669], где идет речь о нашем приложении к тексту II главы. В нем мы публикуем две греческих грамоты иерусалимского патриарха Досифея к патриарху Иоакиму и царю Федору Алексеевичу, в которых имеются упоминания о Типографской школе и ее основателе иеромонахе Тимофее. Л. А. Тимошина пишет: «На наш субъективный взгляд, выбор именно этих двух грамот в качестве документального иллюстративного материала к главе не очевиден. Первая из них… упоминаний о собственно школе не содержит…находится в конце грамоты и брошена вскользь. Появление же грамоты патриарха Досифея царю Федору Алексеевичу мая 1682 г. вообще не связано ни с какими проблемами образования… И в этом документе строки, посвященные школе, занимают отнюдь не первое место…» (Рец. С. 669]. Любопытно было бы узнать, задает ли Л. А. Тимошина вопросы не только другим, но иногда – и себе самой? И не хочет ли она спросить себя, имеется ли вообще какой-нибудь выбор таких документов на греческом языке, кроме этих двух грамот, где не только много и основательно обсуждался бы Досифеем вопрос о школе Тимофея, но хотя бы просто упоминалось его имя? Быть может, сама Л. А. Тимошина предложит нам более удачный выбор, укажет более интересный материал? Что же касается архивов московских патриархов (ГИМ) и Посольского приказа (РГАДА], то они сохранили до нашего времени только то, что мы и издали.

Впрочем, каких же вопросов и оценок мы ждем от человека, «постороннего» по отношению к истории греческо-русских связей, не знающего и не понимающего сохранившиеся источники и признающего (если вообще признающего] в двустороннем процессе лишь одну сторону?

На этом рассмотрение той части рецензии, что относится ко II главе нашей книги, можно завершить. Никакими новыми впечатлениями, идеями, размышлениями по сравнению с предшествующими многими страницами критики I главы мы не обогатились. Зато три заключительных страницы рецензии нам с лихвой восполняют этот недостаток.