Однако, несмотря на внешнюю схожесть цивилизаторских миссий Российской и Британской империй, между ними существовали серьезные отличия. Если первая к середине XIX в. оставалась континентальной, доиндустриальной страной, правительство которой, как справедливо отмечает английский историк Альфред Рибер, боролось с «оттоком населения, либо уклонявшегося от выполнения государственных обязанностей, либо стремившегося к дополнительным экономическим возможностям и повышению благосостояния» [103], вторая превратилась в крупнейшую морскую державу, «мастерскую мира», которая восстановила свое могущество после временного ослабления, вызванного американской революцией и Наполеоновскими войнами, и испытала промышленный переворот 1780–1840-х гг. [104]Неслучайно любой беспристрастный наблюдатель мог бы описать «вторую империю» как «протестантскую, коммерческую и морскую», чьи владения связаны между собой фри-тредом и чей девиз звучал как три 'С': «Commerce, Christianity and Civilization» («Торговля, Христианство и Цивилизация») [105].
Далее, в противоположность царской России, британская политическая элита к середине XIX в. остро ощущала необходимость согласования либеральных принципов представительной парламентарной демократии, существовавшей в самой метрополии, с преимущественно авторитарным стилем управления Лондоном колониальной периферией, за исключением будущих «белых» доминионов, где возникли парламенты, правительства и суды по образцу Соединенного Королевства.
Наконец, по контрасту с Россией, Британия предпочитала утверждать свое господство над зависимыми территориями с помощью закулисных сделок, компромиссных подходов и денежных субсидий местным правителям, хотя Сент-Джеймский Кабинет не гнушался использовать и военную силу в случаях отказа местных правителей поддерживать «гармонию» двухсторонних отношений. Учитывая очевидное лидерство в обеспечении морских перевозок и торговли, подавляющее большинство британцев рассматривало сначала коммерческие, а затем и предпринимательские доходы как более значимые для роста благосостояния империи, чем сомнительные выгоды, получаемые в результате осуществления жесткого военно-политического контроля над ситуацией в заморских территориях.
Вот почему помимо геополитических мотивов Большой Игры ее начало было обусловлено комплексом экономических причин. Несмотря на общую для двух империй потребность в расширении сырьевой базы для индустриального развития, многие эксперты обращали внимание на различный характер британской и российской коммерции. По данным статистики, Англия получала значительный доход от торговли с Азией, в особенности с Китаем и Индией. Благодаря положительному торговому балансу, ей удавалось покрывать дефицит, возникавший в результате экспортно-импортных операций с компаниями США и Европы, включая Россию, которая занимала второе место после Франции по объему оборота с Британией на протяжении 1860-х — 1880-х гг. Как подчеркивают некоторые специалисты, профицит в торговле с Индией повлиял на заинтересованность Британской империи сохранить низкие взаимные тарифы в коммерческих операциях с Соединенными Штатами и государствами Европы. Неудивительно, поэтому, что имперская экспансия казалась сторонникам наступательной внешней политики ( forward policy ) «неизбежной данностью и величественным обязательством» по поддержанию мирового экономического лидерства Великобритании [106].
В отличие от английских промышленников, российские предприниматели не были готовы к открытой борьбе с конкурентами на европейских потребительских рынках. Однако необходимый совокупный спрос на товары отечественных компаний как внутри империи, так и в соседних азиатских странах можно было обеспечить политическими методами. Как говорилось в меморандуме атташе британского посольства в Петербурге Т. Мичелла о торговле между Англией и Россией в 1865 г.: «Целью, в жертву достижения которой ежегодно приносятся таможенные сборы в таких больших масштабах, допускается так много обмана и дезорганизации, а международные коммерческие связи воспринимаются с пренебрежением, и с которой, как следует помнить, связаны самые важные интересы России, этой целью выступает защита ее экономики от разрушительной иностранной конкуренции» [107].
Важно подчеркнуть, что российские купцы обычно стремились выйти на те локальные рынки, где царские дипломаты и военные обеспечивали их товарам монопольные позиции. Иначе говоря, большинство купцов, главным образом азиатского происхождения, которые занимались доставкой товаров из пределов Российской империи в Центральную и Восточную Азию, потерпели бы банкротство в случае распространения на эти регионы принципов фри-треда, потому что лишь очень ограниченное количество предметов экспорта из России могли на равных конкурировать по цене и качеству с товарами из Британской Индии или Цинского Китая. Такие российские продукты, как набивные ситцы, металлическая посуда, метизы, кожа, сахар, керосин, мука, составляли в общей сложности 80 % вывоза империи Романовых в страны Востока [108]. Неслучайно, русские купцы традиционно обвиняли британских торговцев в ведении нечестной конкурентной борьбы, требуя одновременно от царского правительства усиления протекционистской политики в Азии. Одновременно военные и гражданские чиновники на местах направляли высшему руководству бесчисленные меморандумы, в которых предлагались различные варианты противодействия проникновению британских, а точнее, англо-индийских товаров на рынки Бухары, Самарканда, Хивы и других центров торговли. Один из российских военных аналитиков следующим образом критиковал Великобританию за то, что ее экспорт вытеснял российскую продукцию из Центральной Азии: «Англия имеет на своей стороне все шансы, чтобы склонить эмира (Бухары. — Е.С .) на свою сторону и чтобы сделать из него самого верного союзника. Иначе сказать, Англия легко приобретет то, в чем состоит весь среднеазиатский вопрос, для выгодного решения которого необходимо только дать возможность появиться британскому купцу в Бухаре. После этого для Англии все будет возможно» [109].
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу