Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

В то же время доходы от торговли между метрополией и Индостаном обеспечивали Лондону совокупное положительное сальдо платежного баланса фактически на протяжении всего XIX столетия. Однако стоит также подчеркнуть, что Индия играла ключевую роль еще и как перевалочная база для транспортировки сырья и товаров между Атлантическим в Тихоокеанским бассейнами. Статистические сводки 1860-х гг. показывают, что доля английских изделий в цинском импорте составляла 90 %, причем на товары из метрополии и Индии приходилось соответственно 33,4 % и 35,6 % (оставшаяся их часть поступала в Поднебесную из Гонконга и других заморских владений Британской империи). И хотя доля Индии в цинском экспорте не превышала 0,4 % в сравнении с 13 % Гонконга, через ее порты транзитом проходило 61,8 % перевозок товаров из Срединного государства к британским берегам [116]. «Мы обязаны оберегать Индию как краеугольный камень процветания Великобритании», — таков был непоколебимый принцип государственной политики лондонских Кабинетов на протяжении всей викторианской эпохи. Характерным в этом отношении представляется комментарий все той же Нью-Йорк Таймс , которая писала в 1869 г.: «Великобритания наблюдает с ревностью и большой опаской не только за продвижением России из бассейна Черного моря в направлении Турции и Средиземноморья, но и за аналогичными действиями русских вдоль восточного берега Каспийского моря вглубь Туркестана к Бухаре, рассматривая эти регионы с точки зрения угрозы подходам к северо–3ападным границам ее Индийской империи; именно поэтому линия Гиндукуша, великого естественного рубежа на этой границе, так тщательно охраняется» [117].

Отсюда становятся ясными причины затяжных локальных войн 1830-х — 1840-х гг., которые вели англичане против воинственных племен, населявших северо–3ападную часть полуострова Индостан. И с этой точки зрения угроза русского вторжения в Индию рассматривалась Уайтхоллом как серьезная помеха для утверждения там власти британской короны. Окончание сначала Крымской, а вслед за ней и Кавказской войн реанимировало прежние опасения Лондона на этот счет, но речь о них пойдет в следующей главе.

Было бы, однако, неверным полагать, что к середине XIX в. англо-индийские торговцы сосредоточили контроль над потребительскими рынками Азии в своих руках [118]. Хотя передовая Англия тогда занимала первое место среди внешнеторговых партнеров отсталой России, баланс русско-британской торговли складывался в пользу Петербурга. Кроме того, империя Цин, а не Великобритания продолжал выступать главным конкурентом России на рынках ханств Центральной Азии, Восточного Туркестана и небольших горных княжеств Памира и Гиндукуша, по крайней мере, в первой половине позапрошлого столетия [119].

Рассмотрев политические и экономические предпосылки начала Большой Игры, следует также обратиться к анализу социо-культурных и цивилизационных мотивов. Любопытно, что К. Маркс, который на протяжении 1850-х гг. являлся внештатным корреспондентом крупной американской газеты Нью-Йорк Дейли Трибюн , одним из первых обратил внимание на эти факторы. Прогнозируя будущие результаты британского правления в Индии, он писал 8 августа 1853 г., что «Англии предстоит выполнить в Индии двоякую миссию: разрушительную и созидательную, — с одной стороны, уничтожить старое азиатское общество, а с другой, — заложить материальную основу западного общества в Азии» [120]. Аналогичное мнение, хотя и спустя три десятилетия, высказывали некоторые российские эксперты в отношении прогрессивной роли царской империи в Туркестане: «Русские много сделали для местной цивилизации, прекратив этот хищнический режим (имеется в виду власть хана. — Е.С .) и дав первый толчок к ассимиляции различных по хозяйственному типу элементов населения. Благодаря нам обезопасились исконные торговые пути» [121].

По свидетельствам современников, практически все европейцы были склонны рассматривать и британскую, и русскую экспансию в страны Востока как необходимое средство ликвидации местных деспотий с их антигуманными законами, всеобщим бесправием, нищетой и болезнями. Тем более, что Лондоном и Петербургом декларировались принципы и нормы европейских просвещенных монархий, которые были призваны заменить варварские средневековые порядки. Примечательно, что даже природные условия азиатских государств, с точки зрения путешественников из Старого Света, соответствовали застывшим формам политического устройства ханств и эмиратов. Иллюстрацией служит отрывок из отчета капитана Ч.Ч. Валиханова, выходца из знатного казахского рода, поступившего в юности на русскую службу, который описал ситуацию, сложившуюся в деспотиях Среднего Востока к середине XIX в. следующим образом: «Центральная Азия на сегодняшнем этапе социальной организации представляет собой поистине печальное зрелище; ее современную стадию развития можно, так сказать, назвать патологическим кризисом. Вся территория без какого-либо преувеличения является ничем иным, как огромной пустошью, которую временами пересекают брошенные акведуки, каналы и колодцы. По затерянным песчаным равнинам с кое-где встречающимися развалинами, поросшими уродливым колючим кустарником и тамариском, бродят стада диких ослов и вряд ли менее агрессивных сайгаков. В середине этой «Сахары» по берегам рек попадаются небольшие оазисы, где растут тенистые тополя, вязы и тутовые деревья, дающие людям тень. В то время как ничто не нарушает однообразия пейзажа, за исключением встречающихся местами плохо обработанных рисовых полей и плантаций хлопка, перемежающихся иногда виноградниками и вишневыми садами, оставленными ленивым и недальновидным населением заботам Аллаха. В центре этих оазисов, возвышаясь над многочисленными курганами древних городов, уже давно занесенных песками, стоят жалкие глинобитные хижины, в которых живут представители дикой, варварской расы, деморализованные исламом и превращенные почти в идиотов политическим и религиозным деспотизмом их правителей…» [122]